Когда вы будете на Дону для исполнения данного вам от Государя Императора препоручения, я представляю ближайшую возможность вам обозреть и реку Донец. Слободский Украинский Губернатор представлял о расчищении Донца для судоходства, а феодосийский военный губернатор сие судоходство считает единым средством к тому, чтобы отвратить в Феодосии дороговизну отапливания. Предложив сии бумаги по Высочайшему Повелению на рассмотрение Департамента Водяных Коммуникаций, я желал бы ускорить решение оных, поручая их Вашему Превосходительству, как Члену, заслужившему отличное уважение от самого Департамента.
В таковом же точно намерении обращаю к Вашему Превосходительству проект отставного капитана Носицкого о соединении Кумы с Каспийским морем, по Высочайшему Повелению мною предложенной также к рассмотрению Департамента Водяных Коммуникаций. Сие занятие, перенося вас к Каспийскому морю, само собою уже приближает Вас, Милостивый Государь мой, к гораздо важнейшему и давнему проекту; я хочу сказать о соединении Каспийского с Черным морем, посредством сообщения Волги с Доном. Приведите, Милостивый Государь мой, недокончанныя в рассуждении сего сведения в ту положительную ясность, чтобы после ваших трудов осталось только приступить к самому делу.
Озаботив Вас толикими предметами, я должен бы пенять на свою нескромность, что не всё еще кончил с Вашим Превосходительством, если бы не связывала меня к дальнейшим препоручениям собственная ваша неутомимость по службе и если бы ваши разговоры не поставили меня на самую мысль. Вы располагались ехать не иначе, как начать обозрение с Днепра. Следуя на пути вашем, встретите производящуюся расчистку днепровских порогов, которая, как доходят до меня неприятные слухи, идет медленно и не с желаемым успехом. Если при местном вашем осмотре действительно найдется справедливым то или другое, прошу вас, Милостивый Государь мой, с откровенностью отписать ко мне, дабы мог я восстановить порядок работ, начав переменою самого тамошняго начальника.
В прочем с истинным почтением честь имею быть всегда
Вашего Превосходительства Покорнейший Слуга.
Подлинною подписано
Граф Николай Румянцев
№ 2569 Сентябрь 21 дня 1804 года.
Письмо Людовика, графа Прованского[61] графу Н.П. Румянцеву
К графу Николаю Петровичу Румянцеву Митава 1/13 февраля 1805 года
Я очень рад, любезный граф, что нашел случай поговорить о дружбе моей к вам, прибегнуть к вашей и выразить вам доверие и уважение, которые услаждают для меня воспоминания о Намюре[62]. Без предисловий приступаю к делу. Среди многих огорчений, испытываемых мною, есть одно, которое тем тяжелее других, что терпением его не одолеешь. Близ меня находятся двое верных слуг, сказал бы я другому, а вам скажу, любезный граф, два друга, которых положение беспокоит и крайне тревожит меня. Один из них Даваре; при имени этом сердце ваше всё уразумеет, но не к одному сердцу обращаюсь я. В нем вы видите друга моей молодости, человека, освободившего меня от заточения, помогавшего мне переносить испытания, бывшего весьма сносным в ту пору, когда я не был наследником престола. Подумайте обо всем, что произошло с того времени, вспомните, как он держал себя посреди политических бурь; находясь постоянно со мною, когда я уже был королем, он при всяком случае высказывал мне правду, какова бы она ни была, давал разумный и честный совет, ободрял меня или даже сам плакал обо мне. Судите, как он должен быть дорог моему сердцу. Другой, архиепископ Реймский, почтенный старец, единственный из друзей моего отца оставшийся в живых… Он служит образцом французскому духовенству, ограждает от позора знатное имя, запятнанное одним из недостойных потомков его рода.
Приятно мне искренно беседовать с моим любезным и уважаемым Николаем Петровичем. Беседа эта перенесет нас в дни молодости. Да будет ему известен главный повод поездки моей в Швецию и сближения с братом моим. С его согласия я решился обнародовать отзыв, составленный мною на пути; в нем я высказываю чувства и правила, которыми я постоянно руководствовался, взывая на суд и обличая тирана. Не медля намеревался я обратиться с этим заявлением к моему народу; но увы, любезный граф, я опасаюсь снова быть всеми покинутым. Без опоры в этом предприятии, не имея денежных средств для обнародования их во Франции, при бдительности тирана, какой же успех может иметь мое заявление и какая участь ожидает его?
Как бы то ни было, архиепископ Реймский и граф Даваре, не страшась ответственности, имели честь подписать вслед за мною этот акт, который неизбежно дошел до сведения Петербургского и Лондонского кабинетов и всех моих приверженцев, побывал в руках у множества лиц и потому, буде даже не удастся его обнародовать (чего не без основания следует ожидать), все же о существовании его и подписях дойдет весть до Корсиканца. Тут ясно для всякого, что друзья мои подвергнутся неистовству человека, который жаждет мести, не разбирая средств для удовлетворения ее.
Однако, скажут мне, разве вы сомневаетесь в их безопасности во владениях Императора? Но дело идет не о настоящей минуте. Даваре постоянно хворает, со времени опасной болезни, от которой он чуть не умер в 1801 году, и, несмотря на необходимость проводить зиму в теплом климате, до сих пор не решается ехать и не решится, пока будет продолжаться настоящее положение дел. Архиепископу почти 70 лет; по слабости сложения ему следовало бы жить в теплой стране, но он не отваживается уехать отсюда. Мне следует предвидеть другие обстоятельства. Есть одно, о котором другому я бы не заикнулся, но для вас я думаю вслух. Настоящий кризис не есть последний. Он может разрешиться миром наподобие предшествующих (ибо есть ли что надежнее вблизи вулкана), хотя вследствие этого мира Европа и будет наслаждаться обманчивым спокойствием в течение нескольких лет. Тогда можно было бы предположить, что Узурпатор, достигнув высоты величия, не стал бы обращать внимания на врагов, не имеющих средств верить ему, и что никому не воспрещалось бы ехать туда, куда призывают его забота о здоровье и собственные дела. Но разве Корсиканец когда-либо теряет из виду месть? Даваре и архиепископ нынешним летом подписали донесение об ужасном деле касательно отравления. Это известно узурпатору. Если мои несчастные друзья, положившись на обманчивую безопасность сносной зимы, не обретаемой в России, и Бонапарт предположит, что они лишены опоры, я уверен, что обоим им, особенно Даваре, будет предстоять участь герцога Энгиенского, ежели ему будет известно, что они находятся под могущественным покровительством императора Александра, он нехотя уважит такую защиту и друзьям моим можно будет жить спокойно. Итак, покровительство для моих друзей составляет предмет самого пламенного моего желания. Перейдем к тому, как устроить это дело.
