Ознакомительная версия.
Нельзя сказать, чтобы творчества Ренуара не коснулся ветер противоречий и сомнений. Их появление можно отнести к самому началу 80-х годов. К этому моменту у Ренуара обнаружились первые признаки неудовольствия достаточно жесткими границами импрессионистической системы. Впоследствии он сам вспоминал об этом: «…в моих работах словно произошел перелом, я дошел до конца импрессионизма и пришел к констатированию факта, что не умею ни писать, ни рисовать. Словом, я очутился в тупике». И в другом месте: «…на лоне природы свет порабощает художника и у вас нет времени заняться композицией. И потом, на пленэре не видишь, что делаешь». Эти слова, конечно, не следует понимать слишком уж буквально. Но все же в них кроется отражение вполне реальной ситуации, начало которой, скорее всего, положило путешествие по Италии в 1881 году. Эти новые настроения отнюдь не были характерны только для Ренуара. Сходные мысли все чаще посещали и его единомышленников, и это дает основание считать их отражением общего процесса, происходившего в то время в импрессионизме.
Неудовлетворенность неизбежно влечет внутренние разногласия. Состоявшаяся в 1886 году выставка импрессионистов оказалась последней. Прежде монолитная группа, по существу, распалась. Для импрессионизма наступили дни кризиса, постепенно уведшего его к концу века с магистральных путей европейского искусства. Его историческая миссия оказалась исчерпанной.
По-разному происходил перелом в творчестве импрессионистов, но он происходил. Писсарро, например, посвятил себя нарождавшемуся пуантилизму, хотя и вышедшему из недр импрессионизма, но по сути своей ему противоречащему. Дега все более увлекался пристальным изучением профессиональных навыков и поведения человека, постепенно подменяя живое, непосредственное наблюдение холодным аналитизмом. Моне бросился в погоню за ускользающим и непослушным «мгновением», стараясь в бесчисленных вариациях одного и того же сюжета возможно более точно зафиксировать малейшие изменения его световоздушной характеристики. И даже Сислей, в это время из всех наиболее преданный импрессионизму, проявил очевидную склонность к обобщению и углублению образа совершенно в ином ключе, нежели это предполагала импрессионистическая система.
Как это ни парадоксально звучит, но, чем совершеннее она становилась, чем детальней и полней разрабатывалась проблема визуального восприятия, тем все меньше свободы для самовыражения оставалось художнику. Визуальные законы видения жестко ограничивали диапазон разрешения психологических и эмоциональных аспектов, мешали более философскому осмыслению природы и человека.
Становление и обретение совершенной формы выражения импрессионистической системы состоялись за относительно короткий промежуток времени. Не менее кратким оказался и расцвет. Чем совершеннее становилась система, тем определеннее она себя изживала. Дальнейшее существование творчества в ее рамках либо неизбежно вело к повторяемости, что для таких творцов, как Ренуар, было совершенно неприемлемым, либо настоятельно требовало перемен, ведущих к изменению самой системы.
К середине 80-х годов в искусстве Ренуара складывается так называемый «энгровский период», наиболее полно воплотившийся в художественной манере исполнения «Больших купальщиц», которые создавались на протяжении двух лет, с 1883 по 1885 год. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы заметить, насколько изменилось вдруг видение Ренуара. Композиция картины уже не оставляет впечатления моментально сделанного снимка, ибо в ее основе лежит хорошо и всесторонне продуманное решение. Именно этим и объясняется большое число подготовительных рисунков и эскизов, которых прежде Ренуар никогда не делал. Линии рисунка стали четкими и определенными. Исчезла их характерная особенность – растворяться в световоздушном потоке, они даже несколько жестковато прорисовывают контуры каждой формы. В позах и жестах фигур появляется некоторая скованность и статичность. Краски утратили прежнюю яркость и насыщенность, живопись в целом стала выглядеть сдержанней и холоднее. В ней появилась никогда ранее у Ренуара не встречавшаяся фарфоровость. Прежде живые и трепетные, рефлексы теперь кажутся искусственно вплавленными в эмалевидную поверхность. Естественность и непринужденность как-то незаметно покинули ренуаровскую кисть.
Сюжет «Купальщиц» подсказан Ренуару одним из версальских барельефов Жирардона. Художественная манера исполнения вызывает в памяти полотна Энгра, научившие Ренуара певучей тонкости линий и умению придать краскам изысканность эмали.
Гораздо в меньшей степени оказался затронут эстетический идеал Ренуара. Увлечение античностью, Рафаэлем и Энгром не убило в нем способности находить «вечное» в любой попавшейся на глаза хорошенькой горничной или кухарке, из среды которых происходили все его натурщицы, с сильными, плотными фигурами, массивными бедрами и большой грудью.
В начале 90-х годов в ренуаровском искусстве новые перемены. Ослабевает жесткость цвета. Вновь смягчаются и растворяются в красочной стихии линии рисунка. Мазок обретает ранее не встречавшуюся размашистость и пластичность. В живописной манере появляется переливчатость цвета, отчего этот период иногда именуют «перламутровым».
В эти годы к Ренуару наконец приходит официальное признание. Теперь он достаточно обеспечен, чтобы путешествовать. Алжир, Испания, Голландия, Англия… и снова работа. В эти годы его кисть рождает десятки купальщиц, чьи юные, пышущие здоровьем тела обрамлены в драгоценную оправу солнечной природы южного Прованса. Ренуар пишет цветы, портреты, пейзажи, пробует силы в античной мифологии. «Перламутровый» период уступает место «красному», названному так из-за предпочтения оттенкам красноватых и розовых цветов. Меняется и отношение Ренуара к натуре: «Модель должна присутствовать, чтобы зажигать меня, заставить изобрести то, что без нее не пришло бы мне в голову, и удержать меня в границах, если я слишком увлекусь».
Практически в поздние годы Ренуар варьировал одну и ту же тему: купальщицы, одалиски, аллегорические фигуры, чередующиеся с портретами детей, – все они представлялись ему символическими образами молодости, красоты и здоровья. Южное солнце Прованса, красота женского тела, милое лицо ребенка – в них воплотилась для Ренуара радость жизни, то, чему он посвятил свое искусство.
Предвоенные годы, а затем первая мировая война нарушили привычную жизнь Монмартрских кабачков и парижских предместий. Вокруг было много горя, но Ренуар в силу своего характера не мог отказаться от радостного, неомраченного искусства. И если реальная жизнь уже не давала для этого пищи, ее в изобилии могли предоставить ренуаровские натурщицы и разросшийся сад на склоне горы Колетт. Семидесятивосьмилетний старец до последнего вздоха остался неисправимым почитателем солнечного света и человеческого счастья.
Ознакомительная версия.
