Текст этого пункта не имеет окончания, «каковое его, Сухомлинова, преступное деяние представляется особенно важным», по всей вероятности потому, что «перечень» в сущности аналогичен оглавлению имеющихся во всех государствах «сборниках вооруженных сил» иностранных армий, а потому придавать ему важность и то значение, которое из известных побуждений и видов желательно, было бы неразумно.
Дело же заключается в том, что волей прапорщика Кочубинского Василий Думбадзе, включенный в члены «преступного сообщества», предпринял издание биографий общества «Война и Мир». Не будучи знаком с военным министром, он через Гошкевича обратился с просьбой доставить с этой целью материал для брошюры с моей биографией. Действительно, необычайно тайное сообщество, в котором члены друг друга не знают!
* * *
Обвинение пункта восьмого «в том, что, состоя в должности военного министра, в составленном им в мае 1912 года и опубликованном 16 того же мая, в газете «Русский Инвалид» официальном от Военного министерства опровержении, из личных целей, заведомо ложно удостоверил, что командированный в его, генерала Сухомлинова, распоряжение подполковник Отдельного корпуса жандармов Мясоедов не имел доступа к секретным перепискам того отделения Главного штаба, в коем сосредоточиваются сведения, поступающие из Департамента полиции, а равно к секретным делам и документам по находившейся в ведении Главного управления Генерального штаба военной контрразведки и что вообще никаких поручений по делам, касающимся военно-разведывательной и контрразведывательной деятельности на Мясоедова не возлагалось, тогда как в действительности названный штаб-офицер по его, генерала Сухомлинова, распоряжению докладывал последнему наиболее важную, поступающую по контрразведывательному отделению Главного управления Генерального штаба, секретную, цензурную переписку (очевидно, спутали с полковником Ерандаковым), получил от него, генерала Сухомлинова, секретный обзор революционного движения в армии и был дважды командирован им, генералом Сухомлиновым, для секретных поручений в города: Ковно, Вильно и Минск»; и пунктом девятым «в том, что, состоя в должности военного министра, 21 мая 1912 года, представил бывшему императору, составленный по его, Сухомлинова, распоряжению доклад, в коем из личных целей поместил заведомо ложные, описанные в предыдущем вопросе, сведения».
Обвинение по этим двум пунктам – явное недоразумение, если не допускать и здесь умышленного воспроизведения на бумаге факта, не имевшего места в действительности.
Прежде всего объяснение, написанное в газетах, в опровержение тучковского сочинения, отвечало буквально официальному расследованию через главного военного прокурора и иное, не отвечающее действительности, – недопустимо.
С какой небрежностью редактировался приговор, можно судить по пункту восьмому, в котором указано, что объяснение это составлял будто бы я («в составленном им»), тогда как оно составлено в Главном военно-судном управлении. Если же это считать подлогом, то в таком случае в нем участвовало не только Главное военно-судное управление, но и все другие, принимавшие участие в расследовании.
Объяснение, напечатанное в газетах, имело в виду опровергнуть басню г-на Гучкова о том, что при военном министре создан особый орган по сыску в войсках и во главе поставлен Мясоедов, заведомый шпион. Все это оказалось сплошным вымыслом. Мясоедов не имел даже никакого доступа к делам управлений и поручения получал от меня лично, никакого отношения ни к сыску, ни к контрразведке не имеющие; что же касается того, что я передал ему обзор революционного движения в армии, доставленный мне из Министерства внутренних дел, то ведь командирование штаб-офицера Отдельного корпуса жандармов, по моему соглашению с министром внутренних дел, и было сделано с целью ограждения войск от излишнего усердия по сыску со стороны Департамента полиции. Для выяснения этого дела подобный документ как необходимый материал мне прислан был не для того, чтобы я его держал под спудом, а для разработки соображения, как быть с этим, что можно сделать?
Только желанием найти во что бы то ни стало во всем отрицательную сторону можно объяснить себе такие дикие выводы, что человеку, взятому для известного дела, правильно было бы не давать возможности дело это делать и не давать в руки никаких материалов.
Но что не может меня не возмущать до глубины души, – это уже безусловно преступное помещение заведомо ложного заявления в пункте восьмом, будто Мясоедов докладывал мне «наиболее важную, поступающую по контрразведывательному отделению Главного управления Генерального штаба секретную, цензурную переписку».
Целым рядом показаний это опровергается как самим начальником Генерального штаба, так и всеми стоящими у этого дела лицами. Ведь для того, чтобы мне докладывать, надо же было Мясоедову откуда-нибудь эти данные получать. Откуда же он их получал?
Что это несомненно ложь, добросовестный следователь мог бы убедиться по распоряжению моему начальнику Генерального штаба: «Одному из наиболее опытных и заслуживающих особого доверия чинов вверенного вам управления произвести расследование».
Сочинившему подобную нелепую басню не пришло в голову как это соображение, так и то, зачем заводить такую путаницу, если полковник Ерандаков то, что спешно, докладывал мне лично, не ожидая очередного доклада Генерального штаба.
Такие серьезные данные для обвинения лишь из одного усердия можно сочинять, подтасовывать, чтобы создать видимость преступления там, где действительно его на самом деле нет.
Очевидно, такая не совсем чистая работа и здесь создалась из двух-трех показаний самого Мясоедова. Когда расследование производилось Палибиным, по распоряжению главного военного прокурора, Мясоедов давал правдивое показание и не мог иначе, потому что был бы уличен, если бы показал неверно. На этот раз и видно, что ни в деле сыска, ни контрразведки он никакого участия не принимал.
Затем в письме ко мне, когда был уволен, со свойственной ему наглостью, с целью добиться возвращения на службу, он прибег к шантажу, врал, будто я давал ему известные важные поручения; между прочим, запечатанный конверт с французским договором превратился у него в едва заклеенный. Только ради шантажа и можно перечислять то, что я ему будто бы поручал, точно не знаю, что я сам давал. Наконец, во второй раз, на суде, в Варшаве, спасаясь от явно угрожавшей ему казни, он прибег к тому же, надеясь этим поднять свои акции перед судьями: какой же он преступник, если пользовался у министра таким доверием.
И несмотря на то, что сам генерал Поливанов, который не пощадил бы Мясоедова, на запрос сенатора Посникова, 20 сентября 1915 года за № 2548, удостоверил, что «данных, которые указывали бы на то, что казненный Мясоедов имел отношение к делам политического розыска в армии, в делах центральных управлений военного ведомства не имеется», а сенаторы Кузьмин и Носович примкнули к двум ложным заявлениям Мясоедова.
