Среди грабителей и убийц. Воспоминания начальника сыскной полиции - Иван Дмитриевич Путилин

Слам – доля добычи

Слам на крючка – взятка

Слам на ключа – взятка на долю следственного пристава

Smasher – человек, пускающий в обращение фальшивые деньги

Союзник – соучастник в так называемой наперсточной игре, который, разыгрывая роль совершенно постороннего человека, завлекает в нее других, не подозревающих тут никакого плутовства

Соря, бабки – деньги

Спурить, пропулить – продать краденую вещь

Срубил шмель да выначил скуржаную лоханку – вытащил кошелек с деньгами и серебряную табакерку

Стрема – будь осторожнее, смотрят

Стрема, стремит михлютка – осторожней, жандарм глядит

Стриканцы – ножницы

Струканцы, веснухи – часы золотые

Стырить – украсть, стянуть

Стрела – казак

Талыгай – военный

Темный глаз есть – есть фальшивый паспорт

Темный глаз липовый – фальшивый паспорт

Теплуха – шуба

Тонкие проволоки – длиннорукие воры, искусно залезающие в карманы

Трекать – толкать в давке

Трекнуться – оглянуться невпопад, вынимая вещь из кармана

Трока – три рубля

Трясогузка – горничная

Уборка, халтура – похороны

У Гришки есть бирка – у Гришки есть паспорт

Усыпать зведами стекло – разбить стекло в окне

Ухнуть, ухрять – ускакать на извозчике, который заодно с вором

Ухрял было, с бутырем справился, да стрела подоспела и облопался – ушел было, с городовым справился, да подоспел казак и схватил

Ухрялон, вечер, что ли? – Ускакал он на извозчике вчера вечером?

Фараон, паук – полицейский

Финалы – ассигнации

Финал, шмука, лопатка – бумажник

Фомка – небольшой лом, чем свертывают замок

Халдыговина – конно-железная дорога

Хам, халдей, Алешка, денщик – лакей

Хвастун – человек, крадущий что-либо из лавки под видом покупки

Хвостик – трехмесячное заключение

Хер – пьяный, хмельной

Ходить Жохом – без денег, быть в нужде

Ходить по музыке – заниматься воровством

Хрять – бежать

Черная Мария – тележка, на которой привозят в тюрьму преступников

Что стырил? – Что украл?

Шатун – винный погреб

Ширман – карман

Шифтан – армяк

Шкеры – панталоны

Шмель, шишка – кошелек с деньгами

Ел миноги – наказан плетьми

Яманный – негодный, нехороший

Я правлю три рыжика, он четыре колеса кладет – я прошу три червонца, он дает четыре целковых

Дореформенная полиция, по словам Путилина, была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком – Апраксинском – околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас на обывателей своего участка и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славой искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга имя его занимало видное место…

Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Будто нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя «властью» и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательскими затылком и карманом.

На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями «полицейского дома», но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:

– Бей, ежели не хочешь быть битым!

Новички недоумевали, но, будучи в небольшом чине, протестовать не осмеливались.

«Начальство» так мотивировало необходимость кулачной расправы:

– Кулак – это вожжи. Распусти их, и лошади выйдут из повиновения. Отмени сегодня кулак, и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии – в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми.

Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели оценивали работу полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без приношения никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают.

Относительно приношений предусмотрительные полицейские придерживались такого мнения: «Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому заблаговременно и следует запасаться тем, “чем люди живы бывают”».

В этом сказывался весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгодействие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно, ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстинктивно опасаясь его. Всякий рассуждал так: «От такого “искусившегося” человека можно ожидать всего».

Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава богу, остались лишь только смутные воспоминания.

Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.

Являются понятые, потерпевший.

– Ах ты, негодяй! – грозно набрасывается на мошенника некий пристав. – Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, обыскать его!

Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора ничего не находится. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.

Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.

Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:

– Вы продолжаете поддерживать обвинение?

– Конечно… но странно… куда он успел спрятать… я видел собственными глазами…

– Гм… но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который перед правосудием оказывается невиновным?

– Но ведь я собственными…

– Ах, что вы меня уверяете! – нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. – Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно… Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует. Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.

В кабинете разговор был другого рода.

– Ты оклеветал невинного человека, – мгновенно менял тон пристав. – Он тебе этого не простит. Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься…

– Но я могу принять присягу!

– Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор. Ты скандалист, ты бунтовщик, тебе место в Сибири! Ты бесчестишь