Не исключено, что бисексуальность Ивана Грозного, как и Нерона, проистекала из желания испробовать все в области секса. Но еще больше самому гнусному из российских властителей была присуща страсть к сексуальному насилию для демонстрации силы. И тут почти всегда присутствовал сексуальный контекст, начиная с первого убийства. Так, приказав убить главу своего опекунского совета князя Андрея Шуйского, четырнадцатилетний правитель распорядился раздеть его, и обнаженное обезображенное тело первой жертвы несколько часов находилось на улице, являясь немым свидетельством не только власти государя, но и его неожиданно обнаружившейся жажды унижать жертву. На этот нюанс особое внимание обращает и Л. Клейн, исследовавший гомосексуальные проявления известных исторических личностей. Ученый подчеркивает вуайеризм Ивана Грозного, указывая на то, что «сладострастное наслаждение смешивалось у него с наслаждением от насилия над живыми существами и властного унижения окружающих».
Петр Первый, несомненно, сильная противоречивая личность, представляет собой удивительный и пестрый симбиоз созидательного и деструктивного, сплетение мерзких привычек и животных влечений с навязчивым и реализованным желанием оставить после себя глубокий исторический след. Рассматривая эротику как звериную забаву, основанную на зове инстинктов, он становился порой крайне непристоен и, с точки зрения современной культуры, деструктивен. Как и у большинства властителей, не несших ответственности за свои поступки, психосексуальная природа проявлялась в этом русском царе наиболее остро и в тесном переплетении с властью. Власть использовалась для секса, а секс использовался для демонстрации власти. С женщинами Петр не церемонился, имея интимные отношения и со знатными дамами, и с кухарками. Расплатой за невоздержанность стали такие грозные болезни, как сифилис и цирроз печени; они и свели его в могилу. Небезынтересным являются зафиксированные случаи его вуайеризма, связанные к тому же с некрофилией. В. Степанян описывает такие показательные эпизоды из жизни Петра. Свою любовницу, горничную царицы, он за какой-то проступок приговорил к смертной казни и приказал у себя на глазах отрубить голову, которую потом с жутким цинизмом поцеловал «на прощанье» в мертвые губы. В другой раз он приказал казнить любовника Екатерины, которую специально повез посмотреть на отрубленную голову. А еще позже Петр велел заспиртовать эту голову и водрузить ее в спальне царицы, дабы из потустороннего мира бывший любовник призывал ее к верности.
На первый взгляд, Чингисхан вел себя несколько иначе. Зацикленный на абсолютной власти и получивший ее не из чужих рук, как Калигула, Нерон или Иван Грозный, а завоевавший силой и устрашением, монгольский разрушитель пользовался сексом как плодом, полученным вместе с властью. Множество жен и еще большее количество наложниц, воспринимаемое и мужским и женским окружением безропотно, призваны были дарить наслаждение, приобретенное властью. Сила оружия и изощренный, но однобоко-примитивный ум открывали Чингисхану врата в храм желаний, хотя игнорирование времени и восточных традиций делали поведение великого разрушителя непривлекательным в глазах представителя современной ему культуры. Как и большинство властителей Востока, он был невоздержан в эротических утехах, но не делал из них культа. В этом контексте его сексуальные пристрастия вполне вписываются в общую историческую канву и на фоне смертоносного урагана разрушений монголов представляли собой наименьшее зло. Если, конечно, не принимать во внимание, что именно правители восточного мира в силу своего развития, или, лучше сказать, недоразвитости, и определяли традиции, трактующиеся историками как неотъемлемая часть культуры своего времени и своего пространства. Рассматривая же устремления каждого из непримиримых захватчиков сквозь призму современной культуры, стоит относиться к подобным историческим фактам как к предвестнику формирования эволюцией современного индивидуума, со всеми его потенциальными и реальными устремлениями к насилию и разрушениям. Так же, как и у Чингисхана, не обнаруживается зацикливания на эротизме у исламиста Усамы бен Ладена (похоже, по той же причине доступности женщин через многоженство и следования религиозным канонам). Сексуальная невоздержанность могла бы привести к несоответствию образу патриарха терроризма на религиозной основе, а значит, сделала бы Усаму уязвимым. Более близка к установленной обществом планке нормальности сексуальная сфера таких тиранов, как Сталин. Но тут опять-таки стоит учесть необходимость строгого соответствия образу советского вождя, что выступало ограничителем для московского палача. Исследуя образы Сталина и бен Ладена, мы сталкиваемся с наличием заменителей идей (у первого – движение советского общества к коммунизму, у второго – непримиримая война с неверными), сущность которых заключает в себе определенные ограничители. Можно лишь предполагать, что следование таким ограничениям с лихвой восполняется актами социальной власти, замещающими сексуальное доминирование.
Продолжая рассмотрение сексуальной сферы деструктивных личностей, стоит сказать и о влиянии унижений в раннем возрасте. В зависимости от порога восприятия унижений и психосексуального насилия в раннем возрасте это может сказаться по-разному: от подавленной сексуальности у Гитлера до гипертрофированной распущенности у Распутина и патологий у Екатерины Медичи. У Распутина ранний сексуальный опыт связан со случаем, когда его заманила к себе молодая генеральша, но позабавилась с ним таким способом, что он был осмеян и унижен как мужчина. Что происходило в интимной жизни молодого Гитлера, сказать трудно, но его слишком выраженные застенчивость и боязливость по отношению к женщинам наводят на мысль о том, что молодым будущий фюрер имел возможность почувствовать себя несостоятельным мужчиной. У обоих мужчин по достижении высокого социального статуса наблюдалось подчеркнутое желание использовать женщин для демонстрации своего положения. Григорий Распутин еще до проникновения в царскую семью, невзирая на социальное неравенство, научился видеть в любой женщине только женщину, используя половое различие с максимальной выгодой для своего мужского статуса. Он демонстративно отказывался целовать руки дамам, ведь это противоречило бы его образу религиозного лидера и прорицателя. Его своеобразная форма мести женщинам заключалась в выпячиваемом бесстыдстве и неослабевающей жажде обладания ими.
Распутин, как и другие разрушители, не имел никакой иной цели, кроме сохранения личного влияния на царскую семью и максимального обогащения. Формулы сексуальности для Распутина, как и для Калигулы, часто служили лишь символами, заменителями власти, самообманом для больного тщеславия. Например, акты эксгибиционизма в ресторанах с показом «сексуального орудия» для него являлись не чем иным, как подчеркиванием могущества и общественно-политической значимости. Использовал он такой незамысловатый способ не только в силу отсутствия фантазии, а еще и потому, что его примитивное полуживотное мышление уловило связь между сексуальностью сильного самца и распространением его власти в пространстве. Распутин руководствовался логикой, принятой в среде животных и недоразвитых племен, напоминая цивилизованному обществу о присутствии в каждом животного начала. И похоже, нелепые выходки «старца» забавляли и его, и его недалекое окружение, ибо он играл на струнах самых низменных ощущений.
