Параллельное сличение текстов, в частности, показывает, что Жуковский сознательно придает своему переводу более высокую эмоциональность: 19 восклицательных знаков против одного у Шиллера. Пристрастие к восклицательному знаку — вообще отличительная черта пунктуации Жуковского (интересно сопоставить его поэзию в этом аспекте с творчеством других современников).
У Шиллера долина названа смеющейся («ein lachend Gelände»).
Павильон Елизаветы — одно из самых живописных мест парка, где часто отдыхала хозяйка Павловска Мария Феодоровна. Вот его описание из «Указателя Павловска и его достопримечательностей 1843 года»: «С одной стороны представляется взору посетителя шумящий каскад, с другой — обширная долина с чрезвычайно разнообразными группами деревьев, с искусственными развалинами и едва заметными обломками разных статуй, колонн, барельефов; вдали сельские виды, большая дорога» (цит. по: Семевский: 264). Рисунок «Елизаветина павильона», сделанный самим Жуковским, литографирован в «Путеводителе по саду и городу Павловску, составленном П. Шторхом» (Шторх: 35).
«Горная песнь» и другие стихотворения, помешенные в четвертой книжке «Для немногих» («Деревенский сторож в полночь», «Лесной царь» и «Летний вечер»), не понравились К. Н. Батюшкову: «Он напал на дурное, жеманное и скучное» (Жуковский 1999: 159). «Жеманство» поэта, возможно, связывалось его другом с куртуазным характером двух стихотворений: «Горная песнь» и «Летний вечер».
Ср. наш анализ программного стихотворения «Взошла заря…» (1819; перевод «Zueignung» к лирическим стихотворениям Гете) (Виницкий 1997: 260–276). Об аллегорическом смысле горного мотива в творческом сознании Жуковского 1810–1830-х годов см. недавнюю работу О. Б. Лебедевой (Лебедева 2004: 431–434).
«Двор, — писал Новалис в трактате „Вера и любовь, или Король и Королева“ (1798), — это, собственно, великий образец дома. <…> Двор должен быть классическим примером частной жизни в большом масштабе» (Новалис: 51–52).
В этих стихотворениях имплицитно содержится противопоставление домашней, органической жизни двора зимней, государственной («Когда из Павловского сада // Так быстро я перескочил // На мостовую Петрограда, // Когда я в Петербурге был…») (Жуковский: II, 177). «Как прилично название Зимнего дворца, — писал тогда Вяземский, — всё в нем холодно, как в царстве зимы; всё в нем вяло, как в описании царства зимы Херасковым» (ОА: I. 299).
О художественной программе парка государыни см.: Курбатов, Лихачев.
Ср. дневниковые записи поэта за первую половину сентября 1819 года, свидетельствующие о специфическом ритме его павловской жизни: «Стихи. Обеду Натальи Федотовны… Стихи. Обед маршальский. Прогулка. Предложение чтения по вечерам… Стихи. Обед маршальский. Биллиард… Стихи. Поэма <…> Маршальский обед. Игра в биллиард… Стихи. Завтрак на ферме: рябина <…> Вечер у Бобринской. Разговор о стихах <…> Головная боль и танцы…» (Жуковский: XIII, 132).
Само описание путешествия Ратмира по берегу реки, окутанной туманом, через позлащенный закатом бор в чудесную долину, над которой высится чертог «инокинь святых», кажется, не только пародирует маршрут Вадима, но и выткано по канве павловских пейзажей Жуковского, начиная со «Славянки».
Тургенев писал, что «девственность Жуковского» находится «в руках Пушкина». О поэтическом мотиве «соблазнения Жуковского» в творчестве Пушкина 1818–1821 годов (от «Руслана и Людмилы» до «Гавриилиады») см. главу «„Там у леска…“: Пушкин и Жуковский в 1819 г.» в: Виницкий 1998: 284–296.
См. описание празднества в № 13 «Русского вестника» за 1814 год.
Ричард Уортман отмечает, что встречу царя с матерью Жуковский изображает «как семейное, а не мифологическое событие, как личную привязанность, выражающую славу императора» (Уортман: 333). Точнее будет сказать, что поэт здесь создает новую мифологию семейных отношений августейших особ, более соответствующую александровскому «сценарию власти», убедительно реконструированному американским исследователем. Здесь семейно-государственное событие (возвращение триумфатора домой) также предстает в мифологизированном облике, только за основу берутся христианские образцы — Богоматерь и Богочеловек.
Карамзин иронически обыгрывает стих из поэтического «портрета» Александры Феодоровны, вызвавшего нарекания друзей поэта: «В ней дух к великому растет и возрастет» (Жуковский: II, 63).
Ср. отразившийся в конспектах поэта этого времени интерес к романтическим трактатам Фридриха Шлегеля и Жан Поля.
За исключением нескольких сочувственных упоминаний о греческих делах в дневнике 1821 года (XIII: 223, 233).
Несомненная аллюзия на знаменитую песню арфиста из гетевского «Вильгельма Мейстера».
Об эстетической насыщенности «горнего мотива» в дневниках Жуковского 1821 года см.: Лебедева 2004: 432.
В 1827–1830 годах Жуковский не раз выступал ходатаем за декабристов: письмо Николаю I об амнистии декабристов, «Записка о Н. И. Тургеневе», ходатайство перед царем о возможности поехать в Сибирь А. В. Якушкиной, встречи с матерью сосланных декабристов Е. Ф. Муравьевой (Янушкевич: 181).
Ср.: «Не могли не вызвать самые живые ассоциации мотивы рабства, плена, гибели, расставания с родиной, скорби Ниобеи, над которой „ужасная <…> казнь была совершена“»; «…показательно настойчивое введение Жуковским мотива несправедливого суда, совершенно отсутствующего у Шиллера и столь важного для всех общественных выступлений руского поэта» (Янушкевич: 180–181).
Как известно, Шиллер стремился реализовать в этой балладе свои представления о возможности использования хора в современной поэзии. «„Торжество победителей“, — писал он Гете, — представляет собой воплощение идеи, которую подал мне наш кружок полтора года тому назад в связи с тем, что все хоровые песни, если только они не исходят из подлинно поэтического материала, впадают в плоский тон вольных каменщиков. Я хотел здесь как бы бросить семя в тучные поля „Илиады“, чтобы взрастить урожай там, где мог бы лишь пожинать его» (Гете, Шимер: 420).
