Наряду с известными политическими факторами деятельность командования нашими морскими силами в первое и наиболее благоприятное для нас время тормозилась также морским престижем Англии, действовавшим и на наш флот или по крайней мере на старых офицеров, не умевших оценить по достоинству себя самих и наш молодой флот. Излюбленные уже в мирное время придирки к материальной части нашего флота, которым отчасти потворствовали и верхи, оказывали плохое влияние на его активность, которая могла выйти за рамки полученных директив. В этом вопросе нужно быть справедливым и не сравнивать положение флота в 1914 году с положением армии в 1870 году, ибо, пройдя через испытание 1864 и 1866 годов, последняя полностью осознала свою силу и знала, что во главе ее стоят достойные вожди.
Положение командующего флотом было необычайно тяжелым. Он мог отважиться на бой лишь в благоприятных условиях. Между тем, наше неблагоприятное стратегическое положение на море сильно мешало распознать такие условия, в то время как из английских радиосообщений можно было заключить, что противник моментально узнавал о выходе в море крупных кораблей нашего флота, стоило им покинуть устья рек. Таким образом не исключалось, что мы могли вступить в бой при неблагоприятной обстановке. Приходилось также считаться с постоянным численным превосходством врага. При этом командующий флотом, ограниченный в своих передвижениях, не мог окинуть взором политико-стратегическое положение, а следовательно, признать необходимость вступления в бой в определенный момент. Столь же мало мог он и предвидеть общие последствия поражения, с возможностью которого, несомненно, должен был считаться. От этой ответственности его следовало в принципе освободить. Впрочем, к данному вопросу я еще вернусь.
В соответствии со своим пониманием политического положения канцлер, начальник морского кабинета и начальник Генмора были противниками агрессивной тактики нашего флота в отношении Англии. Свой взгляд они могли подкрепить указанием на то, что нам приходилось считаться также с русским флотом. Я не мог провести в жизнь свою основную мысль, сводившуюся к тому, что мы должны были по возможности сосредоточить наши силы для решительного удара либо по главному врагу, либо (в ожидании этого) по второстепенному. В первое время значительные морские силы выделялись для Балтийского моря, но они были недостаточны для нанесения здесь решительного удара. Чувствуя, что надо что-нибудь сделать, мы предприняли различные операции, добираясь до самого входа в Финский залив, но они, однако, кончились ничем и только замедляли или прерывали концентрацию наших сил в Северном мора. У противников морской битвы с англичанами увлечение Балтийским морем заходило так далеко, что многие из них пришли к выводу о необходимости перенести туда центр тяжести морских операций. Этот взгляд, между прочим, встретил одобрение начальника кабинета.
Я счел бы возможным поднять этот вопрос лишь в том случае, если бы мы потеряли всякую возможность принудить англичан к сражению в Северном море. Тогда можно было бы вновь воскресить оперативный план Штоша в том смысле, что действительно сильный удар, нанесенный России флотом в сотрудничестве с армией, сделал бы эту державу более склонной к сепаратному миру, а возможно, и заставил англичан послать на помощь ей главные силы своего флота{210}.
На всем протяжении первой стадии войны я боролся с попытками отклонить флот от достижения его великой цели. Храбрый личный состав флота не имел понятия о том, как часто ратовал я в пользу наступательной стратегии. Большая часть морских офицеров, однако, понимала, что наш образ действий может стать роковым. Кайзер чувствовал себя обязанным успокоить сомнения флота относительно того, находится ли командование на правильном пути, для чего неоднократно прибегал к специальным обращениям. 7 сентября 1915 года был издан приказ морского кабинета, направленный против «неверного и возбуждающего уныние понимания общего состояния нашего флота»{211}. Кайзер требовал высоко держать знамя радостного выполнения долга даже и там, где до сих пор не представлялось случая сразиться с врагом, хотя бы, по человеческому разумению, вообще нельзя было рассчитывать на такой случай в связи со всем ходом войны… Именно в необычайно сложных условиях этой войны от офицеров следует требовать доверия к верховному командованию, которое учитывает все военные и политические факторы, остающиеся более или менее неизвестными обществу, и на этой основе решает, где нужно действовать, а где нужно воздерживаться от действий… Приказ объявляет также «тяжелой политической ошибкой» стремление к сражению в Северном море, где стратегическое положение явно неблагоприятно и в заключение запрещает офицерам высказывать суждение о подводной войне. Наконец, я требую должного подчинения моей воле в качестве верховного главнокомандующего, несущего тяжелую ответственность за будущее империи; именно флот должен был бы знать, что я с радостью бросил бы его навстречу врагу. Весь трагизм позиции кайзера выражен этими заключительными словами. Тот, кто ради того, чтобы не раздражать британского льва, посоветовал кайзеру, вопреки духу мировой войны, держать флот под замком, несомненно не понимал, что такая точка зрения должна была привести к крушению собственного творения кайзера. К чему было строить флот, если его не использовали в борьбе народа за свое существование! С другой стороны, как можно было вести ту политику, которую вел Бетман в июле 1914 года, иначе, как полагаясь на морскую мощь Германской империи!
При каждом удобном случае я устно и письменно выражал начальнику Генмора мое несогласие с духом этого приказа. Непосредственно представлять кайзеру документы подобного содержания казалось мне бесцельным, ибо такое превышение моей компетенции только усилило бы натянутость наших отношений. Я все более и более оказывался в одиночестве. Уже поздней осенью 1914 года те из близких к кайзеру лиц, которые относились ко мне доброжелательно, не отваживались посещать мою квартиру иначе, как по наступлению темноты, дабы не навлечь на себя ложных подозрений.
Боязнь задеть самолюбие начальника Генмора не позволяла мне непосредственно общаться с командующим флотом Ингенолем – человеком лично храбрым и рыцарственным. Но впечатление, вынесенное мною из ознакомления с работой командования флотом во время моего посещения Вильгельмсгафена 25 октября, усилило мои сомнения на счет того, следовало ли приписывать бездействие флота только указаниям ставки. После беседы со мной Ингеноль добился разрешения кайзера сделать набег на Ярмут, который и был им произведен 3 ноября. Этот набег, а также исполненное надежды письмо Ингеноля от 9 ноября, в котором он выражал уверенность, что столкновение с англичанами, возможное во время таких набегов, закончится нашей победой, побудили меня добиваться для него полнейшей свободы действий. Морской кабинет считал в то время смену командующего флотом по меньшей мере преждевременной. Лишь исход последующих набегов (12 декабря и особенно 4 января 1915 года) послужил поводом для увольнения Ингеноля, замененного Полем. Эта смена командования, при которой начальник кабинета старательно избегал общения со мной, вызвала во флоте движение в пользу объединения различных функций командования в руках одного лица, наделенного соответствующими полномочиями.
