Сергей Есенин - Я, Есенин Сергей…

И вот теперь он, словно тот прежний робкий мальчик из типографии Сытина – он словно прислушивается к тишине, окружающей его гроб.

Тревожно бьются от ветра траурные флаги у Герценовского Дома и у Дома печати, по ограде которого протянута широкая лента с надписью:

«Тело великого русского национального поэта Сергея Есенина покоится здесь».

Моросит снежок. Оттепель.

А толпа длинной темной лентой тянется далеко по тротуару и терпеливо ждет очереди, чтобы подойти к гробу своего поэта и взглянуть на него в последний раз.

И еще одна последняя встреча с ним – самая близкая к роковой развязке, – это уже не тот робкий мальчик, каким я его знал раньше. Теперь ему все нипочем.

Такое впечатление он производил на всех окружающих.

Он смел, самонадеян, горд, – как будто он поборол опасного врага – жизнь, – и она ему не страшна.

Но все это только так кажется, – все это только внешнее. Но если присмотреться, какая глубокая грусть в его голубых глазах.

Подходят к гробу, всматриваются в измененные смертью черты лица поэта.

Когда умер Пушкин, Тютчев сказал:

А Сергей Есенин, уходя, сказал про себя, что память о нем будет жить

В эти – все еще траурные – дни много пишут о Есенине. Друзья пытаются закрепить его живой человеческий облик, и непримиримым, но и бессильным протестом против разрушительной смерти звучат их воспоминания о том, какие у Есенина были синие – синее чем небо! – глаза, как золотились его волосы, как он писал и что читал, какой был у него голос и какой костюм, как он жил и с кем водил дружбу, что думал о людях, о поэтах, о стихах. И почти все эти воспоминания ценны двойною ценностью: как реликвия и как материал для литературоведческих реконструкций. И все же куда могущественней, куда магически действенней всех воспоминаний несколько строчек самого поэта. Мы уже не верим, что поэты бессмертны в своих творениях, – творения умирают так же, как умирают творцы, – но пока живут и звучат для нас стихи Есенина, в каждой его книжке «и над каждой строкой, без конца» встает его целостный, слитный образ, тот образ, который лишь раздробленно доступен был восприятию друзей и еще раздробленней сохранился в их воспоминаниях. И для того, чтобы воссоздать, хотя бы в смутных очертаниях, этот образ Есенина-поэта, нужно быть другом, но нужнее – читателем.

Критики пытаются осмыслить мировосприятие поэта, связать это мировосприятие с социальными условиями, усмотреть в есенинском творчестве симптом эпохи, отображение борьбы нового быта со старым, причислить его либо к певцам уходящей деревни, «деревянной Руси», либо к представителям деклассированной богемы, к выразителям ее упадочных настроений и проч. и проч. Но совершенно очевидно, что объяснения эти – в большинстве своем даже весьма стройные (как всякая схема) – бессильны объяснить самое главное в есенинском творчестве – тайну художественного воздействия на нас, читателей-современников: если Есенин – певец уходящей Руси, то как он мог стать любимым поэтом новых поколений, молодой смены? если он представитель деклассированной богемы, то как он мог стать властителем сердец всей читающей его России? если он выразитель упадочных настроений, то разве все мы – упадочники?

Противоречия вопиют. Расчисленные и стройные схемы грозят обрушиться, – и вот приходится их поддерживать контрфорсами оговорок: да, Есенин поэт уходящей Руси, но уходящая Русь слишком еще много места занимает в СССР; да, Есенин – представитель деклассированной богемы, но богема, к сожалению, играет все еще большую роль в нашем новом быте; да – выразитель упадочных настроений, но надо признаться, что упадочные настроения проникают даже в среду нашей передовой молодежи (а к тому же в его стихах звучат иногда и бодрые ноты). Последние годы прошли под знаком Есенина – это факт, и это требует объяснений. Но нельзя же принять объяснения, состоящего сплошь из одних только оговорок.

И не поможет ссылка на талант Есенина, на лирическую заразительность его стихов: ведь талантлива же Анна Ахматова, и даже куда уверенней и непогрешимей скользит ее перо по бумаге. Есенина воспринимают не только как талантливого поэта, – его воспринимают, прежде всего, как поэта-современника.

Совершенно очевидно, что критики поторопились с квалификацией Есенина и каждый из них, спеша выполнить свои обязанности критика, не воспользовался своими правами читателя. Между тем, образы живут и строчки звучат лишь в читательском восприятии.

Читательское восприятие целостно и конкретно. А потому, если критика, минуя читателя, пытается взять у поэта материал для своих обобщений, выхватывая из его стихов даже самые, казалось бы, характерные строчки, даже очень настойчиво звучащие темы, – весь этот материал рассыпается тут же в руках. Тематика, которая из всего художественного творчества кажется, обычно, наиболее доступной и удобной для критических обобщений, – совершенно преобразуется, деформируется в общем художественном плане произведения, в сочетании с композиционными особенностями, с элементами стиля и т. п.

Если такова уже судьба и задача критика – поверять алгеброй гармонию, то не надо ли начинать с того, что прислушаться к гармонии?

Кажется, правильно будет сказать, что за последнее время ничьих стихов не ждали с таким интересом, как стихов Есенина. И не только потому, что в них, в этих стихах, находили художественное, поэтическое (значит, облегчающее душу, просветляющее ее) выражение своих собственных настроений и дум «все, кто в пути устали», – ко всякому новому стихотворению Есенина прислушивались в последние годы, как к вести о его судьбе, судьбе того Есенина, который вставал перед воображением читателя в каждой строчке, в каждом восклицании, в каждом настроении, в каждой думе поэта (хотя быть может – даже наверное! – не совсем похож этот Есенин на того, кого называли при жизни Сергей Александрович).

Поэт, в большинстве стихотворений своих, даже не рассказывает о себе, – он просто показывает себя, как умеют показывать своих героев некоторые мастера романа.

Среди читателей Есенина – иные знали его лично, многие видели на улице, в кафе, на эстраде, в редакции, большинство же знало только его книги. Но всем знаком образ московского озорного гуляки. Потому что поэт запечатлел его в своих стихах, позволил оглядеть его там с головы до ног – от золотистого куста головы до модной пары избитых штиблет.