– Надо быть покорным судьбе; все там на небесах написано! – говорит, глядя на небо. – Надо слушаться своей звезды. [1083] – «Я полагаю, что звезде моей обязан тем, что попал сюда». [1084]
Вот кто держит его, сторожит,– его же собственная, от него отделившаяся и на него восставшая Душа-Звезда. Вот какой невидимой цепью прикован к Св. Елене, как Прометей к скале.
Коршун, терзающий печень титана,– сэр Гудсон Лоу, губернатор острова.
«Богу войны, богу победы» надо воевать, побеждать до конца. Но кого? Лонгвудских крыс, блох, клопов, комаров, москитов? Да, их, а также врага исконного – Англию: Англия – Лоу. Льву в клетке надо грызть решетку; решетка – Лоу. Погребенному заживо надо стучаться в крышку гроба; крышка – Лоу.
Может быть, он вовсе не такой «злодей», как это кажется узнику. Длинный, худой, сухой, жилистый, веснушчатый, огненно-рыжий, из мелких военных полуагентов, полушпионов на Корсике, пробившийся горбом к генеральским чинам, он только слепое орудие английских министров.
«Скажите генералу Бонапарту: счастье его, что к нему назначили такого доброго человека, как я; другой посадил бы его на цепь за его проделки»,– говорит Лоу [1085] «Добрый человек» – слишком сильно сказано; но мог быть и хуже.
«Мои инструкции таковы, что их даже сказать нельзя»,– признается он однажды и пишет английским министрам, ходатайствуя за императора. [1086]
«Генерал Бонапарт плохо принялся за дело: ему бы следовало сидеть смирно, в течение нескольких лет, и, в конце концов, судьбой его заинтересовались бы». [1087] Может быть, так оно и есть, и, кажется, самому Лоу искренно хочется, чтобы так было.
Он не лишен остроумия.
– Я не знал, что генералу Бонапарту нужно себя кипятить в горячей воде столько часов и так часто повторять эту церемонию! – смеется почти добродушно, по поводу горячих ванн императора, для которых в Лонгвуде не хватает воды. Крайние злодеи неостроумны.
– Он был величайшим врагом Англии, а также моим, но я ему все прощаю,– скажет над гробом Наполеона. [1088] Что это, гнусное лицемерие «палача»? Как знать? Во всяком случае, палачу простить жертву не так-то легко.
Впрочем, каждый из них – палач и жертва вместе. Мучают друг друга, истязают, убивают; сводят друг друга с ума,– кто кого больше, трудно сказать.
Лоу, в самом деле, душевно заболевает от вечного страха, что Наполеон убежит; знает, что может убежать, а отчего не бежит,– не знает.
Узник требует от тюремщика невозможного – свободных прогулок и сношений с жителями острова – это значило бы открыть клетку орла. Требует, чтобы тюремщик не показывался ему на глаза – это значило бы перестать стеречь.
«Император говорит, что скорее умрет, чем пустит к себе Лоу». [1089] Когда же тот хочет войти к нему насильно, кричит:
– Он переступит только через мой труп! Дайте мне мои пистолеты! [1090]
В спальне его всегда лежат наготове заряженные пистолеты и несколько шпаг.
Каждое утро является в Лонгвуд английский офицер и, когда император прячется от него,– смотрит в замочную скважину, чтобы убедиться, что арестант в сохранности. Однажды, сидя в ванне и заметив, что офицер смотрит на него, Наполеон выскочил из ванны и пошел на него, голый, страшный. Тот убежал, а он грозил его убить.
– Первый, кто войдет ко мне, будет убит наповал!
– Он мой военнопленный, и я его усмирю! – кричит Лоу в бессильном бешенстве, но знает, что ничего с ним не поделает: может его убить – не усмирить.
Тюремщик становится узником. «Когда он смотрит на меня, у него такие глаза, как у пойманной гиены», – говорит император. «Между нами стояла чашка кофе, и мне показалось, что он отравил его одним своим взглядом; я велел Маршану (камердинеру) выплеснуть кофе за окно». [1091] Так «пойманная гиена» превращается в существо могущественное и сверхъестественное – сатану лонгвудского ада.
За последние пять лет они ни разу не виделись, но между ними продолжался глухой, бесконечный спор, уже не из-за главного, а из-за пустяка – императорского титула.
– Лучше мне умереть, чем назваться генералом Бонапартом. Это значило бы, что я согласился не быть императором. [1092]
– Я, сударь мой, для вас не генерал Бонапарт. Ни вы и никто в мире не может отнять у меня принадлежащих мне титулов! – кричал император на Лоу в одно из последних свиданий.
Но разве он не отрекся дважды и сейчас не отрекается: «я довольно нашумел... мне нужен покой: вот почему я отрекся от престола»? [1093] Нет, не отрекся: «я отказываюсь от моего отречения... я его стыжусь... Это была моя ошибка, слабость...» [1094] То помнит, но забывает жертву. Или прав Гурго-хам: «история скажет, что вы отреклись только из страха, потому что жертвуете собою не до конца».
Но бывают минуты, когда он все помнит и надо всем торжествует.
«Он (Лоу) ничего со мной не поделает: я здесь так же свободен, как в то время, когда повелевал всей Европой» [1095] – «Других унижает падение, а меня возвышает бесконечно». [1096] – «Моей судьбе недоставало несчастия. Если бы я умер на троне, в облаках всемогущества, я остался бы загадкой для многих, а теперь, благодаря несчастию, меня могут судить в моей наготе». [1097] – «Вы, может быть, не поверите, но я не жалею моего величия: я мало чувствителен к тому, что потерял». – «А почему бы мне вам не верить, государь? – отвечает Лас Каз. – Вы здесь, конечно, более велики, чем в Тюльерийском дворце... Ваши тюремщики – у ваших ног... Дух ваш покоряет все, что к нему приближается... Вы, как Св. Людовик в плену у сарацин,– истинный владыка своих победителей...» [1098]
Или как «Прометей на скале». [1099]
Старый малайский раб Тоби – огородник в Бриарской усадьбе. Есть чудная и страшная связь между бедным Тоби и бедным «Бони» [1100]. С Тоби английские матросы сделали то же, что английские министры – с Бони: обманули, увезли и продали в рабство.
Император подружился с Тоби и хотел выкупить его на волю. Полюбил и Тоби Наполеона, называл его не иначе, как «добрым господином», «good gentleman», или просто «добрым человеком», «good man». [1101] «Часто Наполеон расспрашивал старика о его молодости, родине, семье и о теперешнем положении: он, казалось, хотел понять чувства его». [1102]
Однажды, гуляя с Лас Казом в Шиповниках,– увидел Тоби, копавшего грядки в саду, остановился перед ним и сказал:
