Толпа молчит. Глаза у всех выпучены, рты раскрыты… точно каждый должен выиграть бой или умереть!
Гадины сближаются… ближе… еще ближе… «Х-х-х-х-х», — слышится в мертвой тишине их мерзкое шипение. Платком я вытираю со лба крупные капли пота…
Молниеносно одна из змей вытягивается вперед, хватает другую за челюсти раскрытого рта и втягивает ее голову в свою раскрытую пасть. Это происходит мгновенно, почти неуловимо для глаз: две змеи раскачиваются друг против друга на хвостах — рывок! — и вот обе уже лежат на песке… Одна заглатывает другую, в тишине слышен хлюпающий сосущий звук… Отдохнет, полежит неподвижно — и снова всасывает торчащее из пасти тело… В смертельном отчаянии та вьется кольцами, подбрасывается кверху, завязывается узлами, цепляется за выступы почвы и все-таки глубже и глубже лезет в глотку. Минуту у растянутой пасти судорожно дергается тонкий хвостик — совсем как только что у рта заклинателя! — потом скрывается и он. Гнусно раздувшуюся гадину загоняют в корзину…
— Вы хотите кончить?! Нет, что вы! Продолжайте!
Много раз я отказывался говорить, и всё же слушатели снова заставляли продолжать.
— Это необычно! — кричали они со всех сторон. — Мы слышим такое в первый раз! Больше подобной прелести нам никто не расскажет! Дальше, доктор: куда уползла эта змея? Что было дальше?
Так прошел вечер — приятно, бодро, культурно. «Как будто мы на свободе, — думал я. — Разве это возможно?»
Конечно, нет. И я это почувствовал поздно вечером, когда сказал решительно: «Нет! Разговоры кончены! Спать!» Я говорил с верхней полки. Женщины поднялись и по очереди пожали мне руку, искренне хором сказав: «Спасибо за необычный вечер. Вы помогли нам забыться!»
Часовой выключил яркий свет. Я стал укладываться. На соседней полке спокойно закурила последнюю папиросу Кунина.
Между тем внизу началась какая-то возня. Дверь в уборную с чистой водой и зеркалом тихонько открывалась и закрывалась. Кто-то раздевался и одевался снова, все взволнованным шепотом спорили. Я уже дремал, когда кто-то легко тронул меня за плечо.
— Тише, доктор! Нагните голову ниже.
Внизу у моей полки стояла незнакомая женщина, красивая, хорошо одетая. За эти годы глаз уже отвык от всего не серого и не черного. Теперь живая блоковская Незнакомка показалась мне в полутьме вагона для заключенных экзотичнее моих рассказов об Африке.
— Доктор, — задыхаясь от волнения, проговорило прелестное создание. — Це я, Параська Гаврилюк! Не узнали? Мы с бабочками собрали барахло, що у кого було получше… Та и белье, обратно… Да… И… Я, доктор, помылась, там в уборной лежить туалетное мыло та почитай що чистый рушник… Покрасилась, конечно… Ну… Ну, и вот… Я… Я…
— Что ты хочешь? Я ничего не понимаю!
— Вы так хорошо объявляли за Африку… Вроде як на концерте… Такое вспомнилось, задом, за диточек… И вот мы просим не побрезговать… Чем можем, благодарим… — Она с трудом перевела дух. — Спуститесь вниз… Все отвернуться… Или я, колы хочете, залезу до вас? Не побрезгуйте!
Я долго не мог сообразить, в чем дело. Потом наклонился, обнял делегатку за плечи и горячо поцеловал в лоб.
Ночью Кунина, дрожавшими руками зажигая десятую папиросу, тихонько сказала:
— А я не могла заснуть. Все думала. Знаете. Вы напрасно не воспользовались подношением. Оно от чистого сердца. Лев Николаевич за деньги, вырученные от своих произведений, купил себе Ясную Поляну. Ваше вечернее творчество было выше и вам предложено то, до чего Толстой не поднялся: вы вырвали на несколько часов человеческие души из ада, и вам было предложено вполне достойное вознаграждение. Ни один из членов Союза советских писателей не заработал так много!
Глава 6. Счастливый этап кончается
Наши вагоны катились все дальше и дальше на запад. Стало теплее. Снег почти исчез; зима сменилась поздней осенью. И, наконец, нас отцепили и загнали в тупик. Приехали!
Станция Мариинск. Выгрузка. Опять телеги с недвижимыми людьми и меж штыков и собак — ряды слепых и безруких, отекших, как пузыри с водой, и высохших в щепы. Мы прибыли в Сибирский исправительно-трудовой лагерь особого назначения — восстановительный лагерь для инвалидов и переутомленных. В лагерь-санаторий!
Прохладный серый день. Ветер гонит низкие тучи гряда за грядой, бесконечные серые с черными краями тучи, упирающиеся вдали в туманный горизонт. Перед нами дорога — широкая, прямая. Сибирский тракт. В первом ряду, держа под руки двух калек, я иду навстречу ветру и редким, крупным брызгам дождя. Сколько лет ходят арестантские ноги по этим дорогам под такими серыми тучами? Московская тюрьма и Норильский лагерь — это лишь случайные и легковесные остановки. Это было и прошло. Теперь настало главное. Я иду по широкому тракту меж серых шинелей, штыков и собак и знаю, только теперь всем сердцем чую окончательную правду положения: я — сибирский заключенный. Передо мной дорога в туман. И шагать мне положено немало, до смерти…
А вот и распред: серый дощатый забор, ржавая проволока. Этап останавливают. Ворота распахиваются. Солдаты выносят столы для конвертов. Сейчас начнется многочасовая проверка. Те, кто пришел пешком, бессильно валятся на мокрую бурую траву.
Высокий начальник в хорошем темном кожаном пальто обходит ряды заключенных, торопливо и негромко спрашивает:
— У кого на руках деньги, часы, кресты и другие ценности? Сдавайте их в бухгалтерию под расписку!
В руках у него — книжечка талонов. Получая что-нибудь, он аккуратно выдает владельцу сданного добра талоны с номером и печатью. Собирает не истраченные в Красноярске деньги, несколько серебряных крестиков и двое часов. Исчезает в воротах. На столах уже груда конвертов. Из ворот начинает выходить начальство.
— Здесь был один гад в кожанке? — кричит по рядам прибывших человек в новенькой телогрейке, явно заключенный нарядчик. — И вы ему отдали всю мазуту? Вот фраеры! Малахольные бараны! Это же наш главный вор: смыл с крючка в передней у начальника его пальто и фуражку и обработал вас! А книжечку с талонами украл из бухгалтерии! Говорю — бараны!
Спорить бесполезно — этот нарядчик такой же бандит, как и вор в пальто начальника: они работают вместе. Первый скрылся в зоне, второму поручат его искать там… Хе-хе-хе! Подарочек получат и надзиратели у ворот. Лучше молчать! И все молчат.
Наконец мы в зоне. Нарядчик показывает отведенные для этапа бараки. Но нам не до них. Мы бежим в уборную — первую настоящую уборную за полтора месяца! Какое оживление на лицах! Все похожи на именинников. Вот мы рассаживаемся в длинных загородках двумя рядами по десять человек в ряд, спиной друг к другу. Вдруг вбегают два блатных с бельевой корзиной. Они быстро сдергивают с наших голов лохматые волчьи шапки, почему-то выданные нам в Норильске, кидают их в корзину и исчезают.
