Иностранные дипломаты используют даже термины, присущие словарю гитлеровской Германии, называя впечатляющую культурную революцию Кемаля «культуркампф», «национал-туркизм». Напрасно. Исторические претензии Кемаля и его лингвистические реформы могли бы питать расизм, но ничего подобного не произошло, хотя и некоторые принятые законы были скорее ксенофобные, чем интернациональные, как, например, закон, не позволяющий иностранцам заниматься некоторыми профессиями и посещать ряд регионов. Но кемалистская Турция практически избежит антисемитизма. Хотя в 1934 году закон об обязательном использовании турецкого языка и эвакуации по военно-политическим причинам еврейских семей, проживающих во Фракии и близ Дарданелл, вызвал всё же некоторые инциденты.
Убрав всякое упоминание об османах и исламе, заставив своих соотечественников признать прогрессивность западной культуры и в то же время раскрыв им их азиатские корни, Кемаль хотел только вселить в них уверенность: «Огромные деревья должны иметь глубокие корни». Но, чтобы достичь этой цели, Турция нуждалась в мире.
Политика на Балканах
Вполне правдоподобно, что 1 ноября 1932 года на открытии работы Национального собрания гази в своем докладе впервые упомянул об угрозе войны[65]. Но он начал готовиться к этому еще раньше. В 1930 году произошло «историческое событие» — визит премьер-министра Греции Венизелоса в Турцию. Через семь лет после окончания греко-турецкой войны, через четыре года после обмена населением между двумя странами встреча Венизелоса и гази казалась чудом. Афет вспоминала о том, какой ужас вызывало у нее, как и у всех турок, одно имя Венизелоса во время войны за независимость. Она даже призналась, что, увидев впервые Венизелоса в Анкаре, почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Когда премьер-министр Греции вошел в зал «Анкара Паласа» вместе с гази, многие приглашенные испытывали те же чувства, что и Афет. «Никто не пошевелился, — вспоминала Афет. — Ататюрк встал позади Венизелоса и подтолкнул его к толпе и ее аплодисментам… И толпа аплодировала…» Между Исметом и Венизелосом установились дружеские отношения. 30 октября, в годовщину основания республики, было подписано коммерческое соглашение. Атмосфера во время переговоров была настолько дружеская, что Венизелос, вернувшись в Афины, позволил себе заявить, что греки вернутся в Западную Анатолию «года через два, так как турки отныне нам доверяют».
В эти годы гази занялся политикой на Балканах. В 1929 году министр иностранных дел Тевфик Рюштю заявил французскому послу, что самую серьезную угрозу для Турции представляет Союз балканских славян. Рюштю — один из близких соратников гази, он — первый дипломат в течение тринадцати лет: с 1925 по 1938 год, хотя дипломатический корпус считает его выступления довольно сложными, даже, по выражению одного из послов, достойными «торговца». В данном случае Рюштю ясно выразил мнение самого гази, который стал главным защитником Балканского союза ради предотвращения угрозы, реальной или потенциальной.
Кемаль часто обращался в мыслях к Балканам, причем, как отмечал Юнус Нади, не только как глава государства, но и как уроженец тех мест — ведь Салоники отныне были греческой территорией.
В октябре 1931 года гази принимает Вторую конференцию Балканских стран. В Стамбуле, где балканский флаг развевается над дворцом Долмабахче, а затем и в Анкаре царила удивительная атмосфера, исторические распри были забыты. Греческий делегат предлагает, чтобы Стамбул в будущем стал балканской столицей, и с пылом заявляет: «Я не знаю в истории других примеров столь разительной и радикальной метаморфозы, произошедшей за столь короткий промежуток времени». Кемаль, отвечая на французском, говорит об «общей: истории» балканской нации с «ее мучительно болезненными эпизодами», «о братских народах, вышедших из одной и той же колыбели», объявляет о «новом периоде человечества» и заключает: «Толкать людей убивать друг друга под предлогом сделать их счастливыми — бесчеловечно и в высшей степени недостойно. Единственное средство сделать людей счастливыми — всемерно содействовать их сближению…»
Греческое правительство установило мемориальную доску на доме, где он родился: «Гази Мустафа Кемаль, выдающийся борец за турецкую нацию и активный участник Балканского союза, родился в этом доме». Но этой доски было недостаточно, чтобы заставить его забыть угрозы и амбиции итальянцев. Принимая в октябре 1932 года нового представителя Рима, произнесшего речь во славу дуче и древней Римской империи, гази, не колеблясь, стал критиковать итальянское правительство в присутствии всего дипломатического корпуса. «Я хотел бы сказать кое-что его превосходительству, — прошептал он своему министру иностранных дел, — переведите». И бедный Рюштю вынужден был перевести гневную речь, обличающую чрезмерные амбиции Муссолини.
В феврале 1934 года был подписан Балканский пакт, «оборонительный альянс» между Румынией, Грецией, Югославией и Турцией. Он рассматривался как важная веха: «Больше не будет конфликтов на Балканах».
Благодушное удовлетворение длилось недолго. Через месяц Муссолини произносит речь, объявляющую об экспансии Италии в Африке и Азии. Реакция Кемаля была мгновенной: он посещает регионы Измира и Дарданелл, а затем объявляет об усилении военных формирований в Измире и Фракии. На Дарданеллах другая проблема: договор о перемирии в Лозанне объявил регион проливов Босфора и Дарданелл демилитаризованной зоной. Турция уже проявляла намерение установить контроль над зоной Проливов и ввести туда свои войска, но безуспешно. Рюштю было поручено возобновить это требование. Без промедления турки начинают политику, направленную на индустриализацию страны, которую разрабатывает министр экономики, либеральный Джеляль.
Глава пятая
ХАРИЗМАТИЧЕСКИЙ ОТЕЦ
29 октября 1933 года с необычайным размахом отмечалась десятая годовщина республики. Толпы людей, желающих присутствовать на торжественной церемонии, заполнили улицы Анкары. В церемонии приняли участие сотни делегатов, пять тысяч бойскаутов, восемьдесят самолетов, а на трибунах — Молотов и Литвинов во главе советской делегации, Рём[66] со своими штурмовиками и ветеранами. Праздник был грандиозным. Элита развлекалась на организованных для них балах, а толпы прибывших в столицу крестьян знакомились с новой Анкарой, символом республики. Особое восхищение вызывал современный квартал, Новый город, с его широкими прямыми улицами, тщательно посаженными деревьями и новыми зданиями оригинального архитектурного решения; всё это напоминало, по словам американского посла Шерилла, Вашингтон. С другой стороны, многие считали, что холодная архитектура Нового города была результатом влияния немецких архитекторов. Действительно, большинство архитекторов, привлеченных к обустройству Анкары, были немцами или австрийцами. Но для обычных смертных, помнящих о болотах, невыносимой засухе, керосиновых лампах и тесноте первых лет, всё происшедшее с городом казалось чудом. Теперь Анкара была связана автоматической телефонной линией с большинством крупных европейских городов, в ней было три кинотеатра и четыре дворца, горячая вода и даже симфонический оркестр из шестидесяти музыкантов, выступающий каждую пятницу по вечерам.
