224
Русский перевод этой книги, выполненный В. М. Канивальской с французского перевода доктора Дюзара, сделанного, в свою очередь, с английского перевода госпожи Краун, см.: Ребус. 1902. № 21; 1904. № 25. Жизнеописание доктора Кернера см.: Watts; а также в: Ребус. 1902. № 21–22.
Успехом пользовалась и книга Кернера о другой ясновидящей — девушке из Орлаха: «Geschichten Besessener neurer Zeit» 1834 года (из этой книги Одоевский почерпнул сюжет для своей новеллы «Орлахская крестьянка», 1838).
Обратим внимание на этот мотив слепоты, традиционно отличающий образы поэта (Гомер, Мильтон) и прорицателя (общим местом спиритуалистской литературы было утверждение, что духовное зрение обостряется при физической слепоте). В творчестве Жуковского символическая тема духовного зрения приобретает важное значение в конце 1840-х — начале 1850-х годов. См. далее.
Еще при жизни Кернера его дом стал спиритуалистским и оккультным центром Европы (см. статью «Дом Юстинуса Кернера в Вейнсберге» в: Ребус. 1908. № 50. С. 7–8, а также книгу сына Кернера Теобальда «Das Kernerhaus und siene Gaste» [Stuttgart. 1897]).
Метафизическое значение вопроса о привидениях очень хорошо почувствовал заинтересованный читатель книги Кернера В. К. Кюхельбекер. В своем дневнике (апрель 1845 года) он писал по поводу «Ясновидящей из Префорста»: «Этот вопрос ведет очень далеко <…> тут делать нечего, непременно должно принять возможность для существ бестелесных сообщаться с нами или перестать быть христианином». И далее: «Для меня книга Кернера именно потому чрезвычайно отрадное явление, что она крепит во мне веру в своего спасителя» (Кюхельбекер: 424–425).
В библиотеке Жуковского имелась также книга Кернера «Geschichte zweyer Somnambulen» (Karlsruhe, 1824; с посвящением автора) (Лобанов: 200).
Знаменательно, что в символическом мартирологе Жуковского конца 1830-х — 1840-х годов выделяется тема преждевременной смерти дочери друга и нравственных страданий последнего (смерть Сарры Толстой, Марии Радовиц, Мии Рейтерн). Эта трагедия осмысляется поэтом как важнейшее испытание для веры отца. См. статьи «О смерти. Из письма к Н. В. Гоголю» (1847) и «Иосиф Радовиц» (1850). Смерть «расцветшей невесты-дочери» и страдания ее родителей описываются в «Агасвере» (1851–1852).
Ср.: «Тот человек, который в течение своей плотской жизни стоит перед завесою и не может открыть ея, заключает из этого, подобно эмпирикам, что то, чего нельзя видеть и слышать, не может существовать. А между тем самые неопровержимые доказательства показывают, что те формы, которые не воспринимаются нашими чувствами, так же реальны, как и те, которые мы можем чувствовать» (Ребус. 1904. № 24. С. 5).
В своей теории духовидения Кернер опирался на учение одного из основателей спиритуализма XIX века доктора Иоганна-Генриха Юнга-Штиллинга. Так, кернеровский nervengeist восходит к световой субстанции Юнга, одевающей душу и соединяющей ее с телом. Штиллинговское «происхождение» имеет и идея срединного мира, населенного духами: «узилище мертвых» Гадес, своего рода «пневматологический» инкубатор, куда попадают души умерших сразу после смерти (Штиллиг: IV, 305–315). Факт существования привидений для Штиллинга неоспорим, но в них, по его мнению, нет совершенно ничего чудесного, и он уверял своих читателей, что придет время, и люди «будут смотреть на выходца из того мира не иначе как на редкий метеор, не основывая ничего на нем» (Там же: 318). Пафос его учения о загробном мире — в опровержении рационалистической философии («гордого разума»), ведущей к безбожию и революции. Учение Штиллинга было весьма популярно в России (Гершензон: 125).
Вопрос об отношении к привидениям в православном воззрении на загробную жизнь выходит далеко за рамки нашей дискуссии. Заметим лишь, что центральным пунктом расхождения православной картины загробного мира с западной, прежде всего католической, является отсутствие в первой чистилища, откуда могли бы являться неуспокоенные души. О спорах о привидениях внутри западной церкви существует богатая литература (см. ее обзор в: Greenblatt).
История о видении Карла XI, рассказанная Жуковским со ссылкой на Мериме, — одна из самых популярных историй о привидениях в Европе. Соперничать с ней в этом отношении может разве что история о Белой женщине, являющейся в течение нескольких столетий в немецких замках и предвещающей смерть их владельцам (это привидение упоминается Жуковским в «Очерках Швеции», 1838; о нем см. в примечательном сборнике «Некоторые любопытные приключения и сны из древних и новых времен». М., 1829).
А. С. Янушкевич справедливо замечает, что статья «Нечто о привидениях» «стала поистине вероисповеданием романтического художника, который видел свой долг в том, чтобы быть „сторожем нетленной той завесы, которою прея нами горний мир задернут, чтоб порой для смертных глаз ее приподнимать и святость жизни являть во всей ее красе небесной“…» (Янушкевич 1997. 274–275).
Ср., например, хрестоматийное из «Кубка» (1831): «И мыслью своей не желай дерзновенно // Знать тайны, Им мудро от нас сокровенной» (Жуковский 1980. II, 145).
Напомним, что работа над статьей о привидениях начата Жуковским 1 января. Это одно из характерных для него новогодних сочинений (отсюда, возможно, и традиционно «святочная» тема). Новому году он всегда придавал символическое значение: единство начала и конца, прощание и надежда; в поздние годы — возвращение к истоку (ср.: «Каждый Новый год есть всход на новую ступень лестницы, ведущей к отечественному дому»), «Конец года имеет что-то разительное, что-то таинственное, — писал он великому князю Константину Николаевичу 28 декабря 1841 года. — Тут же невольно мысль обращается на жизнь, на ея важное знаменование, на ея быстроту, на ея конец и на то, что после этого конца должно совершиться». В Новый год «живее вспоминаешь о тех, которых более уже нет», и в самом ходе часов «слышишь как будто шаги чего-то невозвратимо ушедшего» (Жуковский 1867. 32–33). Самое время для материализации «милых призраков».
