Маркс видел, что Парижская коммуна попыталась совершить нечто подобное, но не сумела организовать собственную оборону и поставить средства производства на службу трудящимся.
На третьем этапе программы, после исчезновения репрессивного государства, установится коммунистическое общество — без классов и без разделения труда; граждане будут вольны работать по собственному усмотрению, развивать свои способности, уважая способности других; они будут располагать потребительскими благами по своим потребностям, не подчиняясь идеологии или религиозной морали. Предприятия будут находиться в коллективном владении (необязательно в государственном).
Маркс не уточняет, при каких условиях осуществится переход от одного этапа к другому, не учитывает того, что может произойти, если большинство избирателей не захотят такого перехода и потребуют восстановить прежний порядок; не дает описаний того, каким будет государство при диктатуре пролетариата, что сохранится от него при коммунистическом обществе, каким образом будет осуществляться управление коллективной собственностью в идеальном обществе. Он пишет: «Возникает вопрос: какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и сколько бы тысяч раз ни сочетать слово „народ“ со словом „государство“, это ни капельки не подвинет его разрешения».
В завершение, как это часто бывало и раньше, он приводит латинскую фразу. На сей раз это пять слов, по поводу которых были написаны тысячи страниц: «Dixi et salvavi animam meam» («Сказал и спас свою душу»). Пятнадцать лет спустя в письме к Бебелю, которому, среди прочих, предназначалось это послание, Энгельс подтвердит, что Маркс хотел этим сказать и что написал он все это, не надеясь никого переубедить, единственно чтобы не быть в долгу перед своей совестью. Похоже, он окончательно отказался от мысли о том, что революция придет из Германии, на что прежде так надеялся. Видно, он поставил жирный крест на мечте своей юности. Создается впечатление, что мысль о «спасении души» возвращала его не то к религии матери, не то к абстрактному Богу отца и дочери.
Факты очень скоро подтвердили его правоту: хотя в новой партии по-прежнему бушевали споры между марксистами и реформистами, слияние двух социалистических движений Германии только усилило Прусское государство. Чтобы опередить «прогрессивную общественность», канцлер Бисмарк позаботился о социальной защите трудящихся и усилил свою власть над обществом, подвергая строгой цензуре социалистов, которых еле терпел.
Отныне всё в Германии вращалось вокруг государства. Это будет уроком для национал-социалистов, да и для Ленина, который возьмет бисмарковскую Пруссию за образец, намереваясь следовать ему в России.
Испытав очередное разочарование, Карл как раз и стал проявлять растущий интерес к России — стране с ненавистным ему режимом, — и в особенности к ее крестьянству. Именно там, и больше нигде в мире, еще проявлялись хоть какие-то революционные признаки. Чтобы лучше понять Россию, Карл всерьез занялся изучением русского языка, о котором уже имел кое-какое представление. Лафарг вспоминает: «Через полгода он знал уже достаточно, чтобы получать удовольствие от чтения русских поэтов и писателей, которых любил больше прочих — Пушкина, Гоголя и Щедрина. Он прочел документы официальных следственных комитетов: царское правительство препятствовало их обнародованию из-за ужасных вещей, которые в них содержались. Марксу их присылали верные друзья, и он наверняка был единственным экономистом Западной Европы, который смог с ними ознакомиться».
В июне 1875 года Карл все больше занимался Элеонорой, которая, с тех пор как пообещала ему больше не встречаться с Лиссагаре, погрузилась в глубокую депрессию с анорексией и страдала от тех же болей, что и отец, стараясь, как и он, заглушить их табаком. Энгельс по-прежнему оплачивал счета Марксов. Карл переехал вместе с Женни, Элеонорой и Хелен в дом 41 на той же улице — Мейтланд-Парк-роуд, дом был поменьше; хозяин его был счастлив, что «Капитал» наконец-то издан в Париже издательством «Прогресс». Тираж в десять тысяч экземпляров разошелся быстро.
В августе 1875 года Карл вернулся с Элеонорой в Карлсбад. Там они встретили Генриха Греца, крупного прусского историка иудаизма, первым написавшего историю еврейского народа. Маркс и Грец вели долгие беседы об иудаизме, а после переписывались. Элеонора, все более увлекающаяся религией предков, участвовала в их спорах. Счастливый тем, что дочь наконец чем-то заинтересовалась, Карл долго рассказывал ей о своей матери, об отце, а также о своих предках, сплошь раввинах. Он был тронут тем, что дочь так привержена к своим корням. Ее теизм вызывал в нем волнение. Он узнавал в этом убеждения своего отца, поклонявшегося богу ученых. Решительно, Элеонора обладала всеми качествами, которые он надеялся обнаружить в Эдгаре. Она была точь-в-точь тот сын, которого ему хотелось бы иметь.
Вскоре после возвращения в Лондон у Карла снова заболели легкие. Ему было тяжело дышать. Женни, не покидавшая Лондон из-за ощущения усталости, причины которой пока еще никто толком не изучил, с трудом перечитывала то, что он писал. Он стал писать меньше.
В 1876 году один за другим появлялись признаки новой технической революции: Александр Белл изобрел телефон; Шарль Кро и Томас Эдисон независимо друг от друга подали заявку на получение патента на изобретение фонографа; Николаус Отго запатентовал первый четырехтактный двигатель внутреннего сгорания. В Париже, во дворце Трокадеро и вдоль Сены, выстроилась необыкновенная и роскошная Всемирная выставка. В Америке развивались банки, финансовый капитализм понемногу обгонял промышленный. Страховые компании начали защищать городскую буржуазию от двух болезней века — туберкулеза и железнодорожных катастроф; некоторые прусские предприятия организовали страхование своих работников от тех же напастей; несколько горнодобывающих предприятий даже нанимали врачей для оказания помощи рабочим.
Элеонора съехала от родителей и стала жить в Лондоне одна, пообещав посвятить себя театру и больше не видеться с Лиссагаре. Она успешно дебютировала в пьесе под названием «Мост вздохов» некого Томаса Гуда, в роли молодой девушки, которая совершает самоубийство… А потом мать выяснила, что она по-прежнему встречается с баском, наконец-то издавшим в Брюсселе на французском языке свою великолепную «Историю Парижской коммуны». Книгу тотчас запретили в Париже. Женни отправила дочь в Брайтон, где она снова встретилась с тремя сестрами Блэк и поэтессой Эми Леви. Элеонора уже открыто обратилась к иудаизму (хотя и не приняла эту веру) и не прекратила отношений с Лисса, приезжавшим к ней в Брайтон.
