Из-за того, что я не спала по ночам, я стала похожа на сомнамбулу. Двигаясь, как тень по двору и саду, я делала по наитию такие вещи, которым сама потом удивлялась. Дочки Амхада принесли мне ослабевшего птенца, на голове у него была незаживающая ранка. Я побоялась прижечь ее йодом или зеленкой, понимая, что от боли у него будет шок. Я подошла к огромной собаке, сидевшей у конуры на привязи, и подставила ей руки. Собака начала их лизать, потом мокрыми руками я провела по головке птенчика, стараясь, чтобы слюна попала прямо в ранку и прогладила каждое его перышко, мысленно придавая ему силы своей любовью. И о чудо! Он действительно приободрился и, как будто набравшись сил, вдруг взмыл прямо с моей ладони высоко-высоко в синее небо и улетел за черную вспаханную пашню, блестевшую под лучами весеннего солнца.
На следующий день мне стало совсем плохо, я вспомнила слова молодого ополченца, которого на днях привели в дом дочки Амхада. «Он почти, как ясновидящий», — уверенно сказали девочки. «Пусть он погадает, что будет с тобой, когда ты пойдешь в Москву с «платком Мира». Первые его слова были о том, что через два дня у меня «опустится» сердце, и я заболею. Тогда я не обратила на них внимания и не поверила, что это возможно, но сейчас ощущение, что оно у меня висит на тонкой ниточке, действительно появилось. И поэтому я двигалась очень осторожно, боясь, что сердце нечаянно «оборвется». У меня ничего не болело, но слабость все увеличивалась, опухло и отекло лицо, а глаза превратились в щелки. По ночам я по-прежнему не спала, а улетала куда-то далеко-далеко, и там узнавала, казалось бы, простейшие истины, которые для меня становились откровениями. Например, о том, как спутаны истинные понятия добра и зла. Почему-то добром часто называют имущество («у него много добра»), хотя на самом деле настоящее добро — это доброта, а не приобретение материальных вещей. Само слово «говорит» «добро-то», также, как слово красота «краса-та». И еще одно указание «зло-то». То есть золото или злато… так похожее цветом на яркий свет солнца. Но люди, завороженные этим золотистым обманчивым цветом, настоящей приманкой дьявола, гибнут точно так же, как сгорают мотыльки, слетаясь на ослепительный свет лампы. И, опять подсказка, золото — один из самых тяжелых элементов, а разве не самый тяжелый груз грехов приходится нести из-за него?
Я отчаянно тосковала, искала Джохара, по ночам моя душа рвалась с безудержной силой к нему. «Где ты?» — спрашивала я его и слышала: «Я в шорохе листьев, я в тени деревьев…» Но помнила я, к моему величайшему огорчению, только один вопрос и один ответ, хотя меня не покидало ощущение, что я с ним подолгу разговариваю каждую ночь. «Я не мертвый, я живой», уверял он. Но наступал день, и опять начиналась тоска. Однажды во сне, обняв Деги и увидев смотрящего на нас сверху Джохара, я тихо сказала ему: «Он так на тебя похож…» И вдруг в его глазах я увидела мою тоску, но увеличенную десятикратно. «Какая боль! — задохнулся Джохар. — Ты не должна быть такой… Где твои железные нервы, где стальная выдержка?!» — Я поняла одно, ему еще тяжелее, чем мне, чем всем нам. То, что чувствуем «здесь» мы, — «там» увеличивается многократно, потому что они все видят и все знают. Его слова о нервах и выдержке, конечно, польстили моему самолюбию, оказывается, он «там» обо мне такого хорошего мнения, а я тут совсем раскисла. Теперь как только я начинала тосковать, передо мной вставали его глаза, наполненные такой безудержной болью, что мне становилось стыдно, я слишком его любила, чтобы причинять ему боль…
А война все не кончалась… Мне давно пора было уходить, федералы вот-вот должны были войти в Гехи-Чу. В последнюю ночь меня перевезли в другой дом. С сожалением я простилась со всем гостеприимным семейством Амхада. Что с ними теперь будет? Тепло их сердец согрело меня в самые тяжелые минуты моей жизни, на таких вот простых сельских тружениках и держится чеченская земля… Не мудрствуя лукаво, они пахали землю, сеяли кукурузу, держали по несколько коров и овец и кормились сами, помогая и соседям, и всем, кто зайдет к ним в дом. Одну из своих четырех коров Амхад зарезал и отвез нашим ополченцам, которые вот-вот должны были уйти в горы.
А вечером загорелась звезда, она светила своими длинными, острыми, как ресницы лучами, прямо мне в сердце. Звезда только еще всходила на синий небосклон, она находилась совсем низко от земли, прямо напротив нашего крыльца. Мне она казалась живой. Если души становятся звездами, это была она, «его» душа.
В четверг утром из Грозного приехала Зина Басаева, всю ночь я рассказывала ей обо всем, что случилось со мной за последние два года войны. Но сначала попросила ее помочь приготовить большую кастрюлю жижик-галныша и отнести нашим ребятам, оборонявшим это село… Среди них было много знакомых и родственников. Когда им еще доведется его попробовать? Завтра они уходили в горы. Зина и Зарган отнесли «сахъ» ополченцам с приветом от меня. Она привезла много новостей и привет от Лени, русского, который несколько лет жил в доме у племянника Джохара Адама и стал почти членом его семьи. Сейчас он принял мусульманство и взял себе новое имя — Лом-Али. Узнав, что я еще не уехала из села, Лом-Али просил поторопиться.
В пятницу рано утром, с трудом отыскав Висхана (он упорно не хотел уезжать), мы с Мусой и Мовсудом отправились в дорогу через Бамут. Выехали мы на грузовике, лес бомбили, поэтому приходилось часто останавливаться. В глубоких, заросших травой колеях стояла прозрачная вода, над нашими головами за высокими кронами деревьев весеннее небо утюжили бомбардировщики. Совсем рядом, справа, шел бой, не прекращалась частая перестрелка, прерываемая изредка глухими разрывами бомб. «Бессмертная крепость» Бамут не сдавалась.
Наша машина, раскачиваясь и буксуя, то застревая в жидкой грязи, то прячась под деревьями от самолетов, медленно продвигалась рядом с линией огня. Мы устали ее вытаскивать и, наконец, она наглухо застряла в огромной черной луже, прямо посередине глухой лесной просеки. На помощь пришли наши ополченцы, среди которых я еще издалека увидела знакомые лица. С радостью мы обнялись. «Сейчас я эту вашу машину мигом вытащу!» — с уверенностью взяв руль, заявил Мурат Сардалов. «Не выходи»- предупредил он меня, когда я хотела выпрыгнуть из кабины. Остальные покинули кузов. Яростно взревел мотор. Машина, несколько раз дернувшись, вдруг быстро освободилась и лихо понеслась с такой огромной скоростью вперед, что налетела прямо на растущее на дороге раскидистое большое дерево. Кабина ударилась стеклом о его толстый ствол, как раз с той стороны, где сидела я. Резко покачнувшись, я ударилась лбом о стекло так же, как оно о дерево. Стекло треснуло, что-то зажурчало, машина задымилась, но, странно, мой лоб остался целым! «Бензобак потек», — услышала я голоса тех, кто с беспокойством наблюдал за нашими действиями. Испугавшись, что от искры взорвется еще и бак, я спрыгнула на землю.
