Джон Дьюи, американский философ, член Американского комитета в защиту Троцкого, создал комиссию по расследованию обвинений, выдвинутых против Троцкого на московских процессах; пригласил Эйнштейна. Напомним, что Эйнштейн в 1929 году предлагал Германии дать Троцкому убежище. Но от предложения Дьюи отказался и писал Максу Борну: «Этот вопрос подняли, потому что Троцкий — чрезвычайно активный и ловкий политик, который ищет платформу для обнародования своих политических целей… Боюсь, единственным результатом будет самореклама Троцкого… Между прочим, возрастают свидетельства того, что российские процессы не фальсифицированы и действительно есть заговор людей, рассматривающих Сталина как глупого реакционера, предавшего идеи революции. Хотя нам трудно об этом судить, те, кто знает Россию лучше, придерживаются такого мнения. Я раньше был убежден, что мы имеем дело с деспотическими действиями диктатора, основанными на лжи, но понял, что заблуждался».
Борн комментировал с отчаянием: «Российские процессы были чистками Сталина, через которые он пытался усилить свою власть. Как большинство людей на Западе, я полагал, что эти процессы были самоуправными действиями жестокого диктатора. Эйнштейн имел, очевидно, иное мнение: он полагал, что перед угрозой Гитлера у русских не было выбора, кроме как уничтожать внутренних врагов. Мне трудно увязать эту точку зрения с нежным, гуманистическим характером Эйнштейна».
Что опять с ним стряслось? Что еще за люди, которые «знают лучше»? А их полно: Розен, Натан, Термен, Марьянов, Конёнковы… Философ, еврей, антикоммунист Сидни Хук умолял Эйнштейна все же вступиться за Троцкого, получил отказ, напросился на встречу и, по его воспоминаниям, Эйнштейн ему сказал: «Сталин и Троцкий оба — политические бандиты». Не совсем то, что он писал Борну…
Комиссия Пиля между тем заслушала 130 свидетелей, арабов и евреев, поняла, как те и другие ей осточертели, и приняла решение о постепенном отказе британцев от мандата на Палестину, за исключением «коридора», соединяющего Иерусалим со Средиземным морем. Остальная территория должна быть разделена на еврейское государство (часть Прибрежной равнины, Изреельская долина и большая часть Галилеи) и арабское (остальная территория плюс Трансиордания). И арабы, и евреи этот план отвергли. 21 июля муфтий аль-Хусейни повторно обратился к германскому консулу Гансу Доле, предлагая оказать помощь Гитлеру, если Германия поддержит арабов против сионистов. Британская полиция пыталась его арестовать, но он укрылся в святилище на Храмовой горе, и скоро началось новое арабское восстание…
Эйнштейны лето провели на Лонг-Айленде, в местечке Вест-Коув-Роуд на мысе Нассау — опять рассказы местных, как он переворачивался на лодке и детишки его спасали. Соседка Луиза Томсон, тогда еще ребенок, вспомнила, что был спор ее семьи с Эйнштейном из-за прохода к пляжу и что детям очень не нравилась игра на скрипке: «Это было ужасно» (наверное, единственный отзыв такого рода об игре Эйнштейна). Гости, дамы, откровенный флирт с 27-летней Луизой Райнер, немецкой актрисой, работавшей в Голливуде (она была первой женщиной, получившей два «Оскара», первой из актеров, получившей несколько «Оскаров», и первым человеком, получившим их подряд.) Приехал в Вест-Коув-Роуд и английский писатель и физик Чарлз Перси Сноу: «Вблизи Эйнштейн оказался таким, каким я и представлял себе, — величественный, лицо светилось мягким юмором. У него был высокий, покрытый морщинами лоб, пышная шапка седых волос и огромные, навыкате, темно-карие глаза. Я не могу сказать, за кого можно было бы принять его… Меня удивило его телосложение. Он только что вернулся с прогулки на лодке и был в одних шортах. Его массивное тело было очень мускулистым; правда, он уже несколько располнел, но выглядел весьма крепким и всю жизнь, должно быть, отличался физической силой… Его большие глаза невозмутимо глядели на меня, словно вопрошая, для чего я пришел и о чем хочу говорить? В доме, по-видимому, не было строго установленного времени для еды. В комнату то и дело вносили подносы, на которых были бутерброды».
Зашла речь о британском математике Годфри Харди, Эйнштейн спросил, пацифист ли тот, назвал пацифизм «непрактичным» и обрадовался, узнав, что Сноу не такой. «Говорили мы главным образом о политике, о моральном и практическом выборе, который стоял перед нами, и о том, что могло бы спасти от надвигающейся грозы не только Европу, но и человечество. Когда говорил Эйнштейн, неизменно ощущалось значение его духовного опыта… В сущности, он не был сентиментален и у него не было никаких иллюзий… Мне приходилось раньше не раз слышать о том, что Эйнштейн — веселый. Но его веселость исчезла, и, видимо, навсегда». Заговорили о Черчилле — Эйнштейн, как ни странно, его очень любил. «Эйнштейн с грустью размышлял. „Чтобы победить нацизм, — сказал он, — нам потребуются все силы, даже национализм“».
«Эйнштейн заговорил об условиях плодотворной творческой жизни. Он сказал, что человек не способен создать что-либо значительное, если он несчастен, и это он знает по себе. Едва ли кто назовет ему такого физика, который сделал бы выдающуюся работу, находясь в горе и отчаянии. То же самое можно сказать о композиторе. Или о писателе… А я вспомнил о Толстом. Ведь он писал „Анну Каренину“, находясь в глубоком отчаянии… Снова заговорив о творческой жизни, он сказал, покачав своей крупной головой: „Нет, чтобы понять мир, надо прежде всего самому не мучиться“». Сноу прикинул этот принцип на самого Эйнштейна: действительно, тот был счастлив в 1905 и 1915 годах, когда делал великие открытия.
Денис Брайан, дабы опровергнуть утверждение, что Эйнштейн был одиночкой, пишет: «Не прошло и года со смерти жены, как он пригласил Ганса погостить на три месяца». Да уж, достижение… Ганс приехал в октябре, отец предложил остаться в Штатах, и тот нашел работу гидролога в Южной Каролине, в Департаменте сельского хозяйства. Рассказал об Эдуарде — тот жил то в клинике, то с матерью и был так плох, что теперь его уже никак не удалось бы привезти в США…
1 октября британские власти в Палестине объявили вне закона Высший арабский комитет, наш друг муфтий уехал в Ливан и объявил джихад. Из Германии в Палестину и другие страны до конца 1937 года выехали 135 тысяч евреев — одна четверть от живших там. Но осенью 1937-го все стало хуже. У евреев отняли загранпаспорта, ввели «налог на бегство», составлявший сперва 25 процентов капитала, а потом уже 90 процентов, причем евреи должны были отдать эти деньги независимо от того, эмигрировали они или нет. В США евреев впускали все неохотнее, Эйнштейну пришлось потратить три года, чтобы вывезти знакомого врача Рудольфа Эрмана с семьей. В августе он писал берлинскому знакомому Манфреду Гогенэмзеру, что будет хлопотать о приезде его однофамильца-физика, но «очень трудно еврейским ученым закрепиться в университете». Афроамериканцам было не лучше, хоть они и не «понаехали», в Принстоне все строго разграничено, школы отдельно, в гостиницы негров не пускали; той осенью не пустили знаменитую певицу Мариан Андерсон (хотя ее принимали в Белом доме); Эйнштейн поселил ее у себя. Мир был безумен. Люди убегали, чтобы спастись, и попадали из огня да в полымя. Помните, мы называли фамилии немецких и австрийских ученых, что в конце 1920-х и начале 1930-х годов переехали в СССР? 1 декабря 1937 года был арестован физик Фриц Хоутерманс, коммунист, работавший в Харьковском ФТИ, его пытали, он оговорил себя, признав, что был «троцкистом» и «немецким шпионом».
