Спички в России тоже были дефицитом. За почти четыре года на моей памяти только раз из Москвы в Ткибули прибыл груз спичек, которые довольно быстро исчезли, перекочевав в распределители для функционеров. Мы же довольствовались методом, которым разводили огонь наши предки, – кремни и огнива находили повсеместное применение.
Проявления гуманизма со стороны тех, кто окружал нас, были тоже не чужды нашей жизни. Первым делом следует, конечно, назвать Нателлу – «ангела Ткибулийского лагеря № 518». Она происходила из древнего грузинского княжеского рода и чем могла помогала больным немцам. Рискуя свободой, а может, и жизнью, она доставала медикаменты, которые предназначались только для русских. Затем нельзя не вспомнить доктора Канделаки, женщину-врача из лагерного госпиталя, куда помещали больных из всех шести зон. Она тоже была из аристократического рода и потому не имела оснований для особой любви к русским, которые захватили страну и лишили ее свободы.
Не могу не упомянуть Настасью (имя мне приходится изменить, она, должно быть, еще жива, а потому не хотелось бы стать источником неприятностей для нее) и ее подругу Зину. Настасья приходилась дальней родственницей Ленину. Обе молодые женщины были инженерами, сосланными на Кавказ на пятнадцать лет.
Благодаря Настасье удалось сделать несколько фотографий в лагере, в том числе нашей группы «культурного досуга». Снимки с большим для себя риском делала она, а Юпп Линк, с которым она дружила, вынес их за пределы территории под кокардой фуражки. Юпп Линк, живущий ныне неподалеку от Мюнхена, рассказывал мне об этих девушках, любивших нас, немцев, и особенно о грустном расставании, когда он одним из последних покидал лагерь, а Настасья просила его взять ее с собой.
Что сталось с этими женщинами, которые помогали нам сохранить надежду и не утратить веру в человеческое тепло?
Проходило время, и мы учились сживаться с ужасными условиями. Мы понимали, что помимо тяжелой работы на шахте или в «наружных» бригадах, помимо нашей культурной деятельности нужно что-то еще – нечто такое, что помогло бы нам сохранить физическое здоровье. Юпп Линк сумел достать несколько мячей, и я организовал гандбольные команды. У нас дома, на севере Германии, гандбол тогда был очень популярной игрой на открытом воздухе (в отличие от современного в закрытом помещении). К удивлению русских и радости болельщиков, мы играли в эту игру почти каждый свободный день.
Затем создали и футбольную команду, даже проводились чемпионаты с командами из других лагерей.
Скоро стали популярными любимые в России шахматы. Поначалу мы сами вырезали себе примитивные фигурки. Русским так понравилось наше увлечение, что они добыли для нас несколько шахматных комплектов, и охранники, несмотря на строгий запрет, соревновались с нашими лучшими игроками.
У кого-то может создаться ощущение, что мы неплохо проводили время. Но все не так просто. Главным стимулом служило желание выжить, которое давало нам силу и волю не сдаваться даже в тяжелейших ситуациях. Некоторые товарищи по плену нередко не одобряли нашу деятельность и указывали на то, что мы своим поведением даем русским основания считать, что сил у нас полно и мы можем выполнять даже еще более тяжелую работу.
В зиму 1947/48 г. я получил свое последнее задание в лагере № 518/I. Меня сделали бригадиром «угольно-поискового отряда». Выше нашего лагеря, на склонах гор Эльбруса, русские начали разведку новых залежей с помощью поставленных из Швеции отбойных молотков.
Русский отряд уже наткнулся на толстый пласт на глубине около 800 метров, и теперь бригады трудились в три смены для того, чтобы завершить разведку и оборудовать шахту.
Моей бригаде предстояло работать в дневное время. Она разделялась между шестью буровыми участками и получала точные указания от русского бригадира. Хотя уже наступала весна, в горах еще лежало много снега и было очень холодно. Каждое утро в сопровождении охраны мы взбирались по снегу наверх, где сменяли ночную бригаду, к тому времени уже сидевшую у огня и пытавшуюся отогреться.
Моя задача состояла в том, чтобы обходить все шесть участков и разрешать возникающие там сложности. По правилам, нашему охраннику тоже полагалось проверять отдельные участки и следить за тем, чтобы всюду работали, однако он все больше предпочитал найти местечко у огня поудобнее, поставить автомат у дерева и всласть подремать. Когда я обращал внимание охранника на необходимость выполнять обязанности, он отвечал:
– Полковник, ты хороший бригадир. У тебя есть пропуск, ты сам проследишь, чтобы все шло как надо. Что мне-то мерзнуть? Уж лучше я погреюсь у костра.
Несмотря на тяжелую работу с отбойными молотками и на неподходящую одежду, в горах мы чувствовали себя отчасти свободными. Со склона открывался вид на городок и на наш лагерь. Конечно, мы не могли отказать себе в удовольствии и пошутить. Однажды, например, спрятали автомат нашего охранника, пока он спал.
– Камрад, отдай назад оружие. И не говори, что я спал, а то мне нагорит. Вот, возьми покурить махорочки.
Наступила весна, снег быстро сошел под жарким южным солнцем, появились первые цветы. Работать стало легче, и мы даже могли наслаждаться неповторимой красотой южнокавказского ландшафта. Сладкая земляника, дикие груши и всевозможные травы, которые показала нам охрана, стали источником так необходимых витаминов, которых мы не видели три долгих года. Когда удавалось, мы приносили все эти лакомства и нашим больным в лагере.
Постепенно я стал позволять себе «бить баклуши» – бригада справлялась с работой. Пока они дробили породу, я собирал для них землянику и груши в самодельную корзину.
Однажды незадолго до Пасхи в Германии я оставил бригаду очень рано, чтобы забраться на гребень и посмотреть, какой вид с него откроется. В долине я заметил мирную маленькую деревушку. Я не выдержал, спустился вниз и пошел посмотреть на этот «затерянный мир». Нормальной дороги в селение, где жили одни грузинские крестьяне, не существовало. Только мулы и ослы служили здесь средством транспорта и сообщения с внешним миром, который для здешних жителей заканчивался маленьким городком Ткибули.
Все высыпали наружу, чтобы посмотреть на меня – чужака. Я спросил, есть ли в деревне староста. Ко мне вышел старик. Глядя на меня подозрительно и робко, он, мешая грузинские и русские слова, поинтересовался, кто я такой и что мне нужно.
– Я немец, военнопленный. Работаю вон там, в горах, уже несколько лет живу в лагере в Ткибули.
Лицо старика осветилось. Он взволнованно заговорил, обращаясь и ко мне, и к жителям деревни:
– Я помню немцев по войне. Они с турками освободили нашу страну от этих русских. Я никогда не забуду немцам добра.
