32
Лермонтов собирался даже написать целую поэму из древнехристианской жизни, как это видно по отрывку: «Это случилось в последние годы могучего Рима», 1841.
Любопытно, что Пушкин не отмечен.
В повести есть ценные строки, в которых нетрудно узнать страничку из автобиографии.
«[Саша] разлюбил игрушки и начал мечтать. Шести лет уже он заглядывался на закат, усеянный румяными облаками, и непонятно-сладостное чувство уже волновало его душу, когда полный месяц светил в окно на его детскую кроватку. Ему хотелось, чтоб кто-нибудь его приласкал, поцеловал, приголубил, но у старой няньки руки были такие жесткие! Отец им вовсе не занимался, хозяйничал и ездил на охоту. Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презреньем улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень сбивал с ног бедную курицу. Бог знает, какое направление принял бы его характер, если б не пришла на помощь корь, болезнь опасная в его возрасте. Его спасли от смерти, но тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении: он не мог ходить, не мог приподнять ложки… Болезнь эта имела важные следствия и странное влияние на ум и характер Саши: он выучился думать. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой. Недаром учат детей, что с огнем играть не должно. Но увы! Никто и не подозревал в Саше этого скрытого огня, а между тем он обхватил все существо бедного ребенка. В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грезами души. Он воображал себя волжским разбойником среди синих и студеных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах, при звуке песен, под свистом волжской бури. Вероятно, что раннее развитие умственных способностей немало помешало его выздоровлению».
«До двенадцатилетнего возраста Печорин жил в Москве. С детских лет он таскался из одного пансиона в другой и, наконец, увенчал свои странствования вступлением в университет, согласно воле своей премудрой маменьки. Он получил такую охоту к перемене мест, что если бы жил в Германии, то сделался бы странствующим студентом. Но скажите, ради Бога, какая есть возможность в России сделаться бродягой повелителю трех тысяч душ и племяннику двадцати тысяч московских тетушек. Итак, все его путешествия ограничивались поездками с толпою таких же негодяев, как он, в Петровский, в Сокольники и Марьину рощу. Можете вообразить, что они не брали с собою тетрадей и книг – чтоб не казаться педантами. Приятели Печорина, которых число было впрочем не очень велико, были всё молодые люди, которые встречались с ним в обществе, ибо и в то время студенты были почти единственными кавалерами московских красавиц, вздыхавших невольно по эполетам и аксельбантам, не догадываясь, что в наш век эти блестящие вывески утратили свое прежнее значение.
Печорин с товарищами являлся также на всех гуляньях. Держась под руки, они прохаживались между вереницами карет к великому соблазну квартальных. Встретив одного из этих молодых людей, можно было, закрывши глаза, держать пари, что сейчас явятся и остальные. В Москве, где прозвания еще в моде, прозвали их la bande joyeuse».
Много личных воспоминаний об одном из ранних увлечений кроется и на тех страницах повести, на которых рассказана история жестокосердного кокетства Печорина с Лизой Негуровой.
Критика нападала на автора за то, что он вплел в рассказ эту скучную Веру. Но фигура эта нужна для контраста и для оттенения целого строя чувств в душе героя.
В первоначальном варианте рукописи за этой картиной следует, однако, очень жесткое рассуждение по ее поводу.
Где ж вы, громы-истребители,
Что ж вы кроетесь во мгле,
Между тем как притеснители
Властелины на земле!
Люди, люди развращенные —
То рабы, то палачи —
Бросьте, злобой изощренные
Ваши копья и мечи!
Не тревожьте сталь холодную —
Лютой ярости кумир!
Вашу внутренность голодную
Не насытить целый мир!
Ваши зубы кровожадные
Блещут лезвием косы —
Так грызитесь, плотоядные,
До последнего, как псы!..
Кроме этих двух философских поэм Губером была написана еще поэма «Прометей» – очень характерная как попытка примешать к концепции Прометея Гёте байронический мотив.
Но, оплакивая мирного и веселого друга, Ростопчина понимала ясно, какой утратой для родины была смерть Лермонтова. Она писала:
Да! он погиб, – поэт – надежа наш
Единый луч на небосклоне русском,
Единая отрадная заря
Меж редкими, закатными звездами, —
Меж тех светил, что на конце пути
Сияют нам в просонье, утомленном,
Едва горя и скупо грея нас
Поэзии огнем животворящим…
Да! Он погиб… И кто нам заменит,
Кто нам отдаст его из современных,
Из сверстников?.. В чьих песнях мы найдем
Отваги жар, и мысли сильной блеск,
И вопль болезненный, звучащий глухо
Под праздничным, восторженным напевом,
Как тайный стон измученного сердца.
Как вечная, невольная молитва?..
[ «Пустой альбом», 1841]
Розен А. – Полное собрание стихотворений А. И. Одоевского. СПб., 1883, с. 9, 10.
Государственный Архив. I. B., № 347. Дополнительные сведения об Одоевском имеются в нижеследующих делах этого Архива №№ 62, 113, 192, 208, 217, 222 и 229.
Письмо к тетке 1836 г., из Иркутска. – Русский архив. 1885. I, с. 130.
Из неизданных писем к В. Ф. Одоевскому, хранящихся в Импер. Публичной Библиотеке.
Из переписки В. Ф. Одоевского. 1821, 2/X. 1823, 23/XII. – Русская старина. 1904. Февраль, с. 372, 377.
1821 г. 10 октября – юнкер. 1822 г. 1 мая – эстандарт-юнкер. 1823 г. 23 февраля – корнет.
В корнеты он был произведен 23 февраля 1823 г.
Из неизданного письма 1822, 3/VI из Великих Лук (Импер. Публичная Библиотека).
Из неизданного письма к В. Ф. Одоевскому 1821, 24/VIII (Импер. Публичная Библиотека).
