Ознакомительная версия.
Известный русский философ П. М. Бицилли, жестко раскритиковав интерпретацию Гурвичем идей Руссо (см. выше), дает положительный отзыв о концепции социального права, характеризуя ее как «спасительную реакцию против пока еще не вполне преодоленного культа “чистой”, игнорирующей жизнь науки»[237]. Философ подчеркивает демократизм концепции Гурвича, который видит выход из современного кризиса в углублении и расширении понятия демократия, в восстановлении идеи соборности. Современному правосознанию, которое помещает понятие демократии только в одну плоскость государства, Гурвич противопоставляет «многоплоскостную концепцию» общества[238]. Оба автора сходятся в том, что в основу реформы демократии должна быть положена не идея абстрактного индивида и государства, но идея конкретной, реальной личности, органически связанной с целым рядом различных и независимых коллективов, каждый из которых является демократически устроенным и обладающим собственным правом организмом. Эта идея обосновывает право общественной, а не государственной собственности; ее субъект – уже не сумма изолированных человеческих единиц, но совокупность всех реально участвующих в жизни коллектива личностей. И, как заключает Бицилли, «современный средний человек должен сделать большое умственное усилие, чтобы понять то, что некогда было чем-то само собою разумеющимся, чтобы усвоить идею социального права»[239].
Гурвич занял в эмиграции особое независимое положение: он оставался в стороне от политических интриг[240] русских эмигрантских кругов, критикуя как защитников[241], так и противников советского режима, призывавших к его насильственному свержению[242], пытаясь найти истинную сущность социализма за пределами политических дискуссий[243]. Он продолжает разработку своей доктрины социального права, которую готовит уже в рамках докторской диссертации, публикует статьи по истории политико-правовой мысли и современной немецкой философии.
В последние годы жизни мыслитель принципиально отдалился от эмигрантских кругов, прекратил печататься в периодических изданиях эмиграции, более скудной становится и его переписка с соотечественниками. Гурвич выступал против господствующих в русской эмиграции антисоветских настроений, что, например, послужило причиной для разлада с редакцией «Современных записок»[244]. В русской революции Гурвич видел не столько трагическую ошибку истории, сколько грандиозный социальный эксперимент, предваряющий грядущие изменения в структуре современных ему обществ[245].
2. Фихтеанство, феноменология и другие влияния немецкой философии
Преподавательская деятельность Гурвича на Русском юридическом факультете в Праге и в других русских научных организациях в первой половине 1920-х годов дополнялась деятельностью научно-исследовательской, которой молодой ученый, по-видимому, отдавал приоритет. Так, уже через два с небольшим месяца после назначения на должность приват-доцента факультета Гурвич просит предоставить ему отпуск для работы над магистерской диссертацией по философии права Фихте в Берлинской библиотеке до 15 октября 1922 г.[246] Уже на следующий учебный год (1923/24) молодой ученый берет годовой отпуск без сохранения содержания для подготовки защиты диссертации в Берлине[247] и полностью посвящает себя исследованиям по философии Фихте. И хотя в Берлине Гурвич продолжает преподавательскую деятельность, читая лекции по государственному праву на юридическом отделении Русского научного института в 1923/24 учебном году и в 1925 г.[248], основу его занятий составляла подготовка к защите магистерской диссертации об этической системе Фихте[249].
В философии немецкого мыслителя Гурвич находит искомый принцип соединения идеализма и реализма, а именно постоянный поиск синтеза между индивидуальностью и коллективом через признание их фактической равнозначности и взаимообусловленности идеальных основ их бытия, слияния в процессе «соборного» (в терминологии Гурвича) творчества. Здесь, конечно, не идет речь о противопоставлении русских и немецких влияний, ведь и русские предшественники Гурвича – славянофилы, Соловьев и его школа – зачастую находили отправные точки для своих рассуждений в современной им немецкой философии. То же самое относится и к идеал-реализму, принципы которого Гурвич пытался сформулировать на основе идей Соловьева. Эти два направления влияний (немецкой и русской идеалистической философии) на формирование научной концепции Гурвича должны соответственно рассматриваться как взаимодополняющие, но не противостоящие друг другу[250].
Поэтому неудивителен выбор темы магистерской диссертации, которую мыслитель готовит при Русской академической группе в Берлине с 1922 г.[251] Эту диссертацию Гурвич с успехом защищает на немецком языке 6 апреля 1924 г. в Институте философии права при Русской академической группе в Берлине[252], что дает ему возможность претендовать на пост внештатного профессора при Русском университете в Праге. В том же году Гурвич публикует переработанную диссертацию[253].
Первоначально эта работа была задумана как анализ социально-правовой теории Фихте и лишь впоследствии, после переговоров с будущими издателями книги, Гурвич изменил тему диссертации. Так, в письме к А. С. Ященко он обозначает тему своей работы как «Fichtes Rechtsphilosophie. Recht, Staat und Sozialismus im ethischen System Fichtes» («Философия права Фихте. Право, государство и социализм в этической системе Фихте»)[254]. В переговорах, которые Гурвич вел через посредничество СИ. Гессена с издателем книги – главой издательства «Mohr und Siebeck» Ф. Зибеком, он был вынужден отказаться от планов подготовить и выпустить на немецком языке второй том своего исследования, поскольку издание изначально не предполагалось как окупаемое и издатель возражал против его продолжения на немецком языке[255]. Второй том уже находился в работе, и Гурвичу пришлось заверять Ф. Зибека в том, что он планирует издать книгу о философии права Фихте только на русском языке[256].
Это не могло не сказаться на основном замысле и содержании работы; как отмечает СИ. Гессен, труд Гурвича был ориентирован на проблемы социального взаимодействия, а гносеологическая проблематика находилась на периферии исследования, хотя ей и было отведено значительное место в конечной версии работы в контексте анализа проблемы «волезрения», интуиции воли, направленной на познание сущности явлений[257]. Другим аспектом было противопоставление идей Фихте и Гегеля[258], с «империалистической» диалектикой последнего Гурвич был знаком еще с юности и посвятил ее опровержению ряд своих более поздних работ[259].
Гурвич приветствует «этику действия» Фихте и воспринимает идеи немецкого философа о синтезе индивидуализма и универсализма, примирении личных и сверхличностных ценностей, о праве как форме рационализации и обобщения права[260]. Мыслитель кладет эти идеи в основу своих будущих идеал-реалистических представлений о праве, хотя, по мнению оппонентов Гурвича (Н. Н. Алексеева, С. Л. Франка и СИ. Гессена), интерпретация Гурвичем идей Фихте является скорее изложением идей самого автора, подкрепленным некоторыми цитатами из работ Фихте[261] (как иронично подметил С. Л. Франк, диссертант «скорее был занят системой этики Гурвича, чем системой этики Фихте»[262]).
Действительно, Гурвич анализирует не дословное содержание опубликованных работ немецкого философа – основной упор он делает на поиск тенденций мысли Фихте, используя при этом материалы рукописных архивов немецкого философа[263]. Замысел работы Гурвича состоял в демонстрации того, что основные принципы этической системы Фихте уже сформулированы в рукописях мыслителя. Опубликованные после смерти Фихте, эти рукописи были отредактированы его сыном, вследствие чего претерпели в некоторых местах существенные изменения[264]. Поэтому неудивительно, что ряд выводов, высказанных Гурвичем в работе 1924 г. и основанных на изначальных рукописях немецкого мыслителя, оказались противоречащими обычным представлениям о философии Фихте, которые были сформулированы исследователями, ориентирующимися на опубликованные трактаты немецкого философа[265].
В связи с этим Н. О. Лосский отмечает, что Гурвичу не удалось «достичь идеал-реализма» и поэтому он «впадает в алогический реализм, могущий легко перейти в пантеизм»[266], формулируя свои собственные принципы, положительными моментами которых, по мнению критика, были «установление понятия индивидуальности, критика примата практического разума»[267]. Критические ремарки двух знаменитых русских философов вполне объяснимы в рамках той философской дискуссии, которая была подспудно заложена в работе Гурвича о Фихте. Сам Гурвич рассматривал эту работу в ракурсе борьбы против «опасностей мистицизма, свойственных интуитивистской философии двух русских мыслителей – Лосского и Франка – и лежащим в основе этой философии идеям славянофилов, которые, в свою очередь, коренятся в религиозной философии православия»[268], и как попытку «достичь синтеза между интуицией и диалектикой»[269]. В то же время мыслитель указывал на идеи этих двух русских философов как на ценнейшее дополнение к развитию европейской философской мысли, позволяющее компенсировать картезианские мотивы за счет теории иррационального и за счет основанной на интуитивизме эпистемологии[270]. Очевидно, что спор шел не только и не столько об этических идеях Фихте, сколько о мировоззренческих установках русского философского дискурса в целом[271].
Ознакомительная версия.
