Ознакомительная версия.
Были случаи белой горячки с поиском американских шпионов под кроватью, были «дружеские» потасовки, несколько разбитых машин — жизнь била ключом! Хорошо это или плохо, но «сухого закона» в йеменских реалиях категорически не получалось.
Как-то раз наш эпидемиолог доктор Фаузи, весельчак из Узбекистана, притащил целую банку медицинского спирта и неделю всех нас угощал, приговаривая, что спирт — де проверенный, мин нет. То, что, скорее всего, так оно и есть стало ясно после первой же пробы — он отвратительно вонял бензином. Йеменские врачебные власти решили таким образом отвадить потенциальных любителей спиртного от воровства нормируемого продукта. Не тут — то было, доктору Фаузи удалось значительно снизить концентрацию бензина какими-то реагентами, но, к сожалению, добиться полного отсутствия запаха бензина не удалось даже добавлением всяких ароматических добавок. Тошнило, но пили.
Бражка была наиболее доступным средством алкоголизации — сахар и дрожжи продавались свободно и повсеместно, так что для умельцев не составляло никакого труда замесить десяток-другой литров, была б посуда. И желательно, для умеренной герметизации, хирургическая перчатка сверху на горлышко. При брожении перчатка надувалась, и бутыли делались похожими на тонущих солдат в перчатках, вздернувших руку в прощальном салюте.
Коллега по переводческому цеху лейтенант Жданов в результате эксперимента с более плотной герметизацией продукта брожения получил интересный результат, зафиксированный одной из ночей даже соседями. Прилетевшая к нему жена аккуратно развесила свои выходные платья в шкафу, не зная, очевидно, что там ей на беду «парилась» очередная порция горячительного напитка, чрезмерно плотно укупоренного, как потом оказалось. Ночной взрыв бутыли в одну из жарких ночей привел к полной порче содержимого шкафа… Не повезло или перчаток тогда не достал что ли?
По телевизору передавали показательное уничтожение очередной партии контрабандного виски — солдаты железными палками вдребезги разбивали десятки ящиков с запрещенным напитком. За кадром оставалось то, что командование части всегда откладывало несколько ящиков на «представительские нужды». Это я узнал много позже, в Таиззе, когда служил уже в Мафракской Танковой бригаде, той самой, которой когда-то командовал будущий Президент Салех. Нам, например, перепадало с каждого контрабандного конвоя, захваченного танкистами в пустыне. Тогда же я впервые увидел живых контрабандистов…
Перед очередными праздниками личный состав Таизского гарнизона Группы Советника в Таиззе, что почти на границе с Южным Йеменом, снарядил экспедицию за контрабандным виски, вскладчину предстояло купить несколько ящиков. Втроем: подполковник Савицкий, майор Лишик и я, переводчик, мы отправились в один из дней, после работы, благо это было намного ближе, на побережье Красного Моря, в городишко Моху, на своем армейском джипе Toyota Land Cruiser.
Моха — это абсолютно белый, выбеленный солью и безжалостным солнцем поселок, десятки глинобитных домишек, купола небольших минаретов, пыльные улочки, на которых резвятся местные детишки в компании кур и собак. Ощущение — мы улетели на пару веков назад, куда-то в век 18-й. Это ощущение я для себя сформулировал, как «Тамань какая-то».
По указанному ориентиру мы обнаружили дом, наглухо задраенные голубые ворота и условным стуком вызвали хозяина. Навстречу вышел самый настоящий контрабандист — черная повязка на одном глазу, кривой кинжал на поясе, длинный плащ-голобея и какой-то бесформенный тюрбан на голове. Поздоровались, сослались на контактное лицо в Таиззе, общего знакомого, давшего рекомендацию. «Едем», — жестом пригласил нас контрабандист, но свою машину приказал оставить здесь, у двора. Мы пересели в его открытый джип-вездеход и началось ралли по пустыне, что твои гонки на квадроциклах. Как он находил дорогу в однообразных барханах, было известно только ему, мы же сразу ориентацию потеряли, главное было удержаться на сиденье.
Наконец мы подъехали к огромному квадратному шатру, часть которого представляла собой деревянную дощатую будку. Из будки вышли двое арабов в традиционных юбках и с автоматами Калашникова наперевес. Дальше последовала сцена почти из «Кавказской пленницы»:
— Значит так, нам нужно пять ящиков виски, какие есть, по 20 риалов за бутылку, — сказал на беглом «хабирском»-арабском главный переговорщик подполковник Савицкий. Лучше бы он этого не говорил.
— 25 риалов и ни филса меньше, цены выросли, — жестко отрезал одноглазый, а его собратья по бизнесу зачем-то передернули затворы.
— 20, 20, — с неразумной настойчивостью повторял Савицкий, меня уже бросало в пот от этого торга. Не по чину, но я счел своим гражданским долгом (все-таки нам еще надо было выполнять интернациональный долг, а лучше это делать живыми…) встрять в дискуссию, которая переставала быть доброй. Мне пришлось включить весь свой запас убедительности, дескать, мы согласны, о чем разговор…
В конце концов, 25 риалов за бутылку первоклассного английского виски, это ж сущие пустяки, особенно когда ты находишься посреди дикой пустыни в сотне километров от ближайшего жилья в компании столь радушных покладистых хозяев.
Несколько ящиков они споро погрузили в джип, и одноглазый, отсчитав полученные деньги, ровно по 25 риалов за каждую бутылку, согласно кивнул своим сообщникам по незаконному бизнесу, дескать, «все нормально, отпускаем», и помчал нас в Моху. Назад мы ехали молча: незапланированная материальная потеря, видно, угнетала и подполковника Савицкого и его коллегу майора Лишика. Не секрет, что на подобных «заказах» порученцы-покупатели наваривали по сотне-другой риалов за счет разницы цен. Мне же, наоборот, жизнь казалась такой радостной и вообще удивительной. В конце концов, задание коллектива-то мы выполнили, и живые и здоровые возвращались в Таизз по петляющей по горам дороге. Но как потом оказалось, именно меня оба потом обвинили в срыве переговоров.
Наши отношения еще больше ухудшились после того, как советники мои стали часто оставаться после работы на всякие внеплановые задания в бригаде, вроде покраски трибуны или сварки труб. В мои переводческие обязанности, безусловно, ни то, ни другое не входило, но что прикажете делать, если сами они, советники, самозабвенно занимаются этой непрофильной работой, а от дома вас отделяют 70 километров по пустыне и горам? Ясное дело, оторваться от коллектива не удастся. Так что трубы электросваркой я могу теперь варить запросто…
Причина задержек в бригаде после работы оказалась тривиальной — в час дня в бригаде подавали обед. Офицерский паек включал в себя значительные порции баранины, горячую похлебку и овощи — в целях экономии средств мои «хабиры» с удовольствием подписывались на любые хозяйственные работы, лишь бы дотянуть до вожделенного обеда.
Следующей темой материальных разногласий с ребятами была закупка всякого рода материалов для постройки трибун, ремонта классов и пр. Руководство бригады доверяло им закупку досок и труб, чтоб не отправлять интендантов в далекий город. Поиск наиболее дешевого материала и наиболее сговорчивого продавца мог длиться часами, во внерабочее, естественно, время, с понятной целью сэкономить сотню-другую риалов на разнице рыночных цен в свой карман.
Как сейчас помню, обрезная доска из красного дерева называлась у торговцев красивым именем «зангафура» (это Сингапур в вольном арабском изложении, т. е. оттуда)… Так вот один раз из-за этой самой «зангафуры» я просто вспылил и с полдороги пошел пешком, переругавшись с майором Лишиком на повышенных тонах, отказавшись участвовать в бесконечной торговле в счет своего свободного времени. Они тщательно скрывали факты ценовой подтасовки, хотя все было шито белыми нитками.
А после этого инцидента задержки на работе в бригаде стали вообще показательно-многочасовыми. В назидание за строптивость.
Люди гибнут за металл. В прямом и переносном смысле. Хотя, трудно обвинять в стяжательстве и неразумной экономии людей, впервые волею случая попавших за рубеж, ибо, скорее всего, у них это была первая и последняя возможность заработать хоть немного денег в те «голодные» советские годы.
В первый свой отпуск почти через 11 месяцев я летел на крыльях свободы, вновь обретенного достатка и безмерного ощущения исключительности собственной персоны: как же, из-за границы, небось, возвращаюсь в родные пределы!!! И на самом деле, при столь жестком отрыве от Родины, столь нерегулярной почтовой связи и отсутствии других средств связи в то время, оторванность чувствовалась жуткая, ностальгия по рекам и долам вполне физиологическая, не говоря уже об острой нехватке общения с родными и близкими. А это был первый для меня опыт столь длительного «автономного плавания». Как на подводной лодке почти плавали, даром что посуху.
Ознакомительная версия.
