Ознакомительная версия.
Без ведома Каутского (редактор Neue Zeit находился в то время в отпуске) Гельфанд опубликовал в его газете серию статей под заголовком «Оппортунизм на практике». В качестве основных мишеней Гельфанд выбрал Бернштейна, Фольмара и Ауэра. По мнению Гельфанда, Ауэр был «заступником оппортунизма»; при совершении политических действий его не одолевали никакие идеологические сомнения. Будучи «чистокровным немцем», он ни в малейшей степени не был «практичным и сверхпроницательным», каким старался выглядеть. Ревизионизм Бернштейна Гельфанд представил как смесь избитых буржуазных идей, которые должны были теперь заменить учение Маркса и Энгельса.
Теперь возможен только пересмотр принципов нашей партии влево, писал Гельфанд, «в смысле расширения нашей политической деятельности… усиления социально-революционной активности… энергичных усилий и желания, а не робкой деликатности»[61].
Бернштейн тратит накопленный революционный капитал на пустяки, в то время как пришедшие в восторг от соглашения с буржуазией социальные реформаторы «хором воспевают его героические дела».
С капитализмом можно бороться, утверждал Гельфанд, только с позиций социальной революции. «Пролетариат может быть только могильщиком капитализма»[62].
Причины, заставившие Гельфанда вернуться к нападкам на ревизионистов, имели двоякую природу. Исходя из личных мотивов, Гельфанд считал, что пришло время погнать его критиков «ударами плети в лягушачий пруд». Что касается политических причин, то Гельфанд считал, что неприязнь к ревизионистам, критика ревизионистов, резкость тона заставят его сторонников неожиданно перейти в контрнаступление. В письме к Каутскому он так объяснил свою позицию: «Теперь они могут, пользуясь моей критикой, но сохраняя некоторую осторожность, еще более жестко высказывать нашу общую точку зрения; следовательно, они будут бороться под прикрытием… я сомневаюсь, что без прикрытия они могли бы бороться так же храбро»[63].
Август Бебель чувствовал, что в Любеке произойдет катастрофа. Он не рассматривал статьи Гельфанда в Neue Zeit как своего рода провокацию; по его мнению, автор преследовал конкретную цель, хотя не всегда корректно выражался. Но он боится, написал Бебель в письме Каутскому, что «возбужденные торгаши», которых Гельфанд «достал до кишок», могут потерять терпение. «Вы не поверите, как враждебно настроены в партии против Парвуса, даже Роза Люксембург, и хотя я не думаю, что мы должны брать в расчет это соображение, но и не можем полностью игнорировать его»[64].
На Любекском съезде события развернулись намного драматичнее, чем предполагал Бебель. Гельфанд и Роза Люксембург, совсем недавно выступившая с уничтожающей критикой в адрес французских социалистов, подверглись жесточайшей критике. Бебель, не желавший добавлять масла в огонь, проявил сдержанность. Надо обладать испорченным вкусом, сказал он, чтобы «представить, если можно так выразиться, ведущих партийных товарищей в купальных костюмах».
Но враги Гельфанда и Розы Люксембург больше не могли сдерживать эмоции. Фишер сослался на «литературных хулиганов»; Эрхардт, делегат из Людвигсхафена[65], выразил отвращение к иммигрантам, заявив, что партию оскверняют «мужчины и женщины, приехавшие с Востока».
Вольфгант Хайне, берлинский адвокат и один из наиболее известных приверженцев Бернштейна, превзошел сам себя; в его нападках на Гельфанда и Люксембург откровенно звучали антисемитские высказывания. И не важно, что съезд осудил Хайне; делегаты могли тайно причинить большой вред иммигрантам.
Ожесточенные атаки делегатов Любекского съезда не произвели никакого впечатления на Гельфанда. Он не собирался брать свои слова назад и извиняться, а просто хотел кое-что объяснить. После съезда он написал Каутскому: «Больше чем когда-либо пролетариат нуждается в откровенном, ясном, безбоязненном голосе, который будет с одинаковой точностью судить о событиях и людях. А это недопустимо. Он озлобит тех, кто мыслит иначе, обидит колеблющихся, вызовет гнев законопослушных. И все же, если это подлинный голос, его будущие победы будут тем больше, чем больше сейчас его бьют и отвергают»[66].
Гельфанд открыто заявил, что «революционный дух говорит на прямом языке». Молодой человек счел необходимым привести слова Мартина Лютера: «Я не знаю другого способа, чем гнев и рвение; если я хочу хорошо писать, хорошо молиться и хорошо проповедовать, я должен быть рассержен». В итоге он закончил выступление на том, что было допустимо в ходе партийных дебатов: «Я утверждаю, что сотня грубиянов предпочтительнее одного лицемера»[67].
Когда Гельфанд выслушивал в Любеке выпады в свой адрес, он уже утратил ту защиту, которую обеспечивала ему должность редактора в дрезденской Arbeiterzeitung. Чтобы представить ревизионистские дебаты и их результаты как единое целое, мы несколько ускорим повествование. Гельфанда и его товарища Мархлевского выдворили из Саксонии в конце 1898 года; местная полиция больше не могла выносить их чрезмерной активности. Сначала Гельфанд пытался оказывать влияние на редакционную политику из Геры, города, расположенного в соседней с Саксонией Тюрингии. Гельфанд назначил Розу Люксембург своей преемницей, чтобы быть уверенным в политическом курсе, проводимом газетой.
Такое положение сохранялось очень недолго. Спустя несколько месяцев Гельфанда и Мархлевского выдворили и из Геры. Друзья кинулись на поиски более безопасного и по возможности постоянного местожительства. Выбор был невелик. В конечном итоге они остановились на Баварии; их старый противник, Георг фон Фольмар, был настолько любезен, что добился для них разрешения на проживание в Баварии.
Отъезд Гельфанда из Мюнхена подразумевал его удаление от центра политической активности партии. Но ему нечего было терять; у него не было ни должности, ни серьезного влияния. После нападок на Бернштейна он потерял остатки расположения берлинских партийных лидеров; даже издатели социалистических газет больше не проявляли никакого интереса к его статьям. Каутский, который раньше защищал Гельфанда, после съезда в Любеке стал отказываться печатать его статьи в Neue Zeit. В период с 1901 по 1906 год ведущий орган германской социал-демократической партии не напечатал ни единой статьи Гельфанда.
В начале ХХ века создалось впечатление, что карьера Гельфанда в германской партии близится к концу. По мнению партийного руководства, многие годы Гельфанд слишком усложнял им жизнь. Но он не был нарушителем спокойствия в примитивном смысле этого слова. у него было собственное видение германской социалистической партии. Какая огромная удача, считал Гельфанд, получить в наследство марксистскую революционную теорию, но при этом как бессмысленно тратится время на проведение постепенного реформирования. Он оставался русским интеллигентом, которого мучила мысль о приближении социальной революции.
Но его разочарование в германской партии полностью компенсировали русские. Плеханов, Мартов, Потресов и Ленин с восторгом следили за нападками Гельфанда на Бернштейна. В то время как Бебель и Каутский обдумывали, как бы заставить замолчать «литературных хулиганов», у русских Гельфанд пользовался большим уважением. Плеханов, не испытывавший особой симпатии к Гельфанду, даже публично поблагодарил его за статьи в саксонской Arbeiterzeitung[68].
Ленин в письме к матери из Сибири просил прислать ему копии статей Гельфанда, напечатанных в Arbeiterzeitung. Мартов перевел на русский статьи Гельфанда из Neue Zeit под общим заголовком «Оппортунизм на практике», назвав их в русской партийной газете «Заря» «мастерским анализом»[69].
Перед партийным съездом в Любеке казалось, что Гельфанд мог бы вернуться в русскую социал-демократическую партию.
Глава 3
Штаб-квартира в Швабинге
Но не это событие сблизило Гельфанда с русскими эмигрантами. Суть его личной и политической дилеммы проявилась еще в 1896 году, вскоре после встречи с Александром Потресовым, одним из молодых русских марксистов. Гельфанд произвел настолько сильное впечатление на Потресова, что тот захотел убедить его присоединиться к русскому революционному движению. Потресов внес предложение включить Гельфанда-Парвуса в состав делегации, которая должна была поехать в Лондон на съезд Второго интернационала. Плеханов сначала был против предложения Потресова, но затем изменил свое мнение, и Гельфанд получил приглашение.
Сразу же возникли определенные трудности, и источником их был сам же Гельфанд. Он надеялся получить мандат германской партии, но в то же время хотел согласиться и на приглашение русских, при условии, что выполнять основную часть работы на съезде и голосовать он будет с немцами. Вместе с Розой Люксембург он почти наверняка голосовал бы по польскому вопросу против русских. Но германская партия не предложила ему мандат, и он был вынужден отказаться от поставленного русским условия. Уж лучше было поехать в Лондон в качестве русского делегата, чем не ехать вообще. Гельфанд решил ехать.
Ознакомительная версия.
