Ознакомительная версия.
Солдаты второго класса?
Центральным требованием политики Гитлера было преследование евреев. Уже в программе НСДАП было положение, гласившее, что ни один из евреев не может быть «товарищем по народу».[2] Так называемыми расовыми законами определялось, что евреем считается тот, у кого трое «полных» еврейских предков во втором поколении. Помесью еврея 2-й степени является тот, у кого один или два предка-еврея во втором поколении. Закон запрещал евреям занимать какие-либо должности и служить в армии. Но, несмотря на это, в редких случаях «помесь» мог надеть форму Вермахта. Бывший федеральный канцлер Гельмут Шмидт в марте 1995 года в журнале «Цайтдискуссион» писал о своем дедушке-еврее. Г. Шмидт узнал о том, что его дедушка — еврей от своих родителей, когда собирался вступить в гитлерюгенд. Он объяснил, как удалось решить вопрос: «И нам удалось с помощью сфабрикованных документов противостоять всему Третьему рейху». Ему удалось дослужиться до офицера ПВО и даже «за свою болтовню» попасть под следствие «за подрыв боеспособности». Оно кончилось ничем благодаря вмешательству двух генерал-полковников.
Сейчас я расскажу, как два танкиста с такой же «отягощенной наследственностью» служили в 12-м эскадроне 24-й танковой дивизии.
Во время моей службы в 15-м запасном танковом батальоне в Загане я познакомился с Хайнко — графом Позадовски-Венером. С ним мы сразу нашли общий язык, и между нами возникла крепкая дружба. Причем мой друг оказался высокообразованным, более старшим и опытным, до призыва в Вермахт он уже учился в университете и наряду с родным языком владел английским, французским, итальянским и польским и, будучи помещиком в Силезии, уже имел профессию.
С таким багажом он, само собой разумеется, по отношению ко мне играл ведущую роль. Другие сослуживцы, знакомые с ним, от командира эскадрона и жестко-грубого главного фельдфебеля до последнего заряжающего, тоже были очарованы его личностью. Мы были вместе и на службе, и в свободное время. Несчетное количество раз мы отправлялись вместе из казармы по мосту, ведущему через реку Бобер в гарнизонный город Заган. Но было еще кое-что, что, пожалуй, его дискредитировало, но только в глазах подлинных членов партии: мой друг Хайнко из-за своей бабушки-еврейки считался «не чистой расы». В 12-м эскадроне это не имело никакого значения. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь в эскадроне когда-нибудь об этом говорил, и не знаю случая, чтобы у нас Хайнко имел какие-нибудь трудности. После совместной службы с запасного танкового батальона до первых боев в составе 24-й танковой дивизии в России наши пути разошлись. Он поступил в военную школу и стал офицером.
Если вспомнить, что в Первую мировую войну увеличилось число упреков в адрес евреев и в результате ни один еврей в прусской армии больше не мог быть произведен в офицеры, то присвоение им офицерских званий в нацистском государстве можно представить только как нечто необычайное. Конечно, можно предположить, что в этом случае путь к офицерскому чину проложили особые отношения.
Еще раз я видел его лейтенантом в Загане в сентябре 1944 г. После войны я получил от его сына, который во время войны был еще мал и так и не увидел своего отца, два письма от товарищей, которые были свидетелями последнего часа жизни Хайнко Позадовски. В одном письме сообщалось, что граф умер в полдень 15 августа на станции Кольфурт (Силезия) в поезде с отпущенными пленными, следовавшем в Гёрлиц. Из-за общего ослабления организма ему не посчастливилось снова увидеть свою любимую жену и двух детей, о которых он так часто рассказывал. Товарищи похоронили его неподалеку от товарной станции Кольфурт (сейчас — Веглинец). Далее товарищ писал, что Позадовски 29 апреля 1945 года у Хальбе попал в плен к русским. Его, раненного в колено, по железной дороге отправили в госпиталь в Ченстохове. Там ему ампутировали ногу по колено. Рана заживала очень плохо. Хотя он был в прекрасном настроении, силы его медленно оставляли. Еще больше этот процесс усилило воспаление легких, которым он заболел. Его личные вещи — серебряный портсигар и золотое обручальное кольцо с маленьким бриллиантом — забрала себе русская женщина-капитан.
Во втором письме такого же содержания говорилось также, что у Позадовски из-за его бабушки-еврейки постоянно были трудности в Третьем рейхе.
К друзьям Хайнко и Армину во Франции присоединился унтер-офицер Ахим Дохани, который после школы имел за своими плечами уже шесть лет службы. Его военную карьеру предопределил дедушка-еврей. В мирное время он поступил во 2-й конный полк и по роковому стечению обстоятельств, прослужив два года, не смог снять мундир и пойти учиться, а вынужден был продолжать носить военную форму и идти на войну. Ахим был хорошим товарищем. Из-за того, что у нас было много общего, во время службы в Эпани между нами тремя возникла крепкая дружба. Его мать жила в Буххайме, совсем недалеко от Фрайбурга. В письмах мы рассказали друг о друге нашим матерям. Они встречались или созванивались, чтобы поболтать и узнать друг от друга новости о своих сыновьях. У Ахима с собой была гармонь, и на эскадронных праздниках, которые солдаты устраивали для того, чтобы расслабиться и забыться с большим или меньшим количеством алкоголя, он своей музыкой поднимал нам настроение. Он очень хорошо играл: иногда — зажигательные марши, иногда — ритмично и с чувством — английские шлягеры.
Свое становление солдатом он сам изложил на бумаге под заголовком «Солдат — второй класс»:
«В 1935 году мой отец достал бутылку коньяка, а мне предложил присмотреть за картошкой. Когда я вернулся через некоторое время, то увидел пустую бутылку и очень довольного отца. Он за это время обзвонил все кавалерийские полки и наконец узнал, что в Восточной Пруссии командир 2-го кавалерийского полка — его однополчанин Гёшен. Отец объявил мне, что я принят на военную службу.
Когда я, 1917 года рождения, в 1937 году поступил на военную службу, Гёшена уже заменил фон Заукен, ставший позднее генералом и кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Но, несмотря на мой изъян (в родословной), никаких проблем у меня не было. Я считался хорошим кавалеристом. А после того, как на занятиях на вопрос о том, когда солдат имеет право обращаться с жалобами, с полным убеждением ответил: «Никогда, господин лейтенант!», как можно сейчас утверждать, были созданы все предпосылки для спокойной службы рекрутом.
На самом деле офицеры, насколько это позволяла служба, относились к нам по-товарищески. Один раз я получил настоящий разнос, когда, едва оправившись от воспаления легких, вышел во двор казармы без головного убора.
Ознакомительная версия.
