…Теперь представьте себе: вы, простой советский человек, лениво подходите к милицейской будке и небрежно показываете приглашение, где написано, что культурный атташе посольства Соединенных Штатов имеет честь… Милиционер молча возвращает конверт, но смотрит с явным уважением: дескать, раз вы не побоялись явиться в гнездо американского империализма, значит, вам разрешено, значит, вы птица высокого полета, у вас спецзадание. Дальше надо пройти довольно длинный туннель, под зданием, и вы попадаете во двор, где стоит американский морской пехотинец с ружьем. Вот только здесь вы оказываетесь на американской территории.
Я никогда не входил в советскую элиту, но, став смолоду известным писателем, встречался с разными людьми. Меня приглашали Фурцева, редактор «Правды» Сатюков, а на правительственном приеме у посла Югославии я увидел все советские «портреты». Ну и что? Других писателей, с правоверной репутацией, приглашали даже в Кремль, меня — никогда. И в общем, на это мне было плевать. Зато я был вхож в американское посольство, и кажется, это обстоятельство служило для моих коллег предметом зависти. Американское посольство — запретная зона. Почему Гладилину разрешено, а другим — нет? Но парадокс был в том, что никто мне не разрешал, я добился этого права сам. Впрочем, были еще отчаянные головы, преступавшие все запреты. Перечисляю ребят, которые регулярно являлись к американцам: Аксенов, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина (это из писателей, может, кого-то и забыл) и актив театра «Современник»: Ефремов, Табаков, Кваша, Козаков. Повторяю, может, я кого-то запамятовал, кто-то появлялся эпизодически, кто-то, мелькнув, больше не приходил (например, Окуджава. Я его спросил: «Ты что, не получаешь приглашения?» Он печально улыбнулся: «Мне нельзя. Я член партии»). Но вот те, кого я перечислил, были основной костяк московской интеллигенции, с которыми американцы общались (или, как мне позже объяснил один гэбэшник, «кого американцы разрабатывали»). Естественно, что даже на вражеской территории нас не оставляли без отеческой опеки. От Союза писателей регулярно появлялся кто-то из Иностранной комиссии. Наверно, какой-то чиновник с теми же функциями приходил из Министерства культуры. На приемах, конечно, они держались в тени. Более того, как ни странно звучит, в тени держались американцы. А тон задавали московские знаменитости. Можете себе представить, чтоб молодой Аксенов позволил кому-нибудь оказаться в центре внимания? Разве что Белле, которая за словом никогда в карман не лезла. А попробовали бы остановить разгулявшегося Олега Табакова, когда он начинал кого-то пародировать! Однажды в «особняке на Спасо» (так называлась резиденция посла в Спасо-Песковском переулке) ребята из «Современника» завелись и устроили такой капустник, что все присутствующие, и в первую очередь американцы, валялись на полу от хохота. Полагаю, американцы даже радовались, что с такой компанией чинного приема не получится — все-таки развлечение в скучной дипломатической жизни.
Однако давайте по порядку. Что такое прием в американском посольстве? Я ходил туда без перерыва лет десять; менялись послы, культурные атташе, первые и вторые секретари, но ритуал оставался прежний. Предъявив карточку у входа и легальным образом проникнув в шпионское гнездо империализма, вы подымаетесь на лифте на седьмой-восьмой этаж, где расположены квартиры для высших дипломатических чиновников. Хозяин, ставший уже приятелем, встречает в дверях, хлопает по плечу и сообщает, что сегодня будет новый фильм о Джеймсе Бонде. Квартира у хозяина не особенно шикарная, но дай бог такую каждому бедному еврею. Первым делом вы замечаете знакомые вам лица, значит, вечер покатится по накатанным рельсам. Сначала фильм, потом ужин, который подают служанки (вышколенные советские официантки из обслуги дипкорпуса — разумеется, со звездочками на погонах). Винных напитков — пей не хочу, но наша компания дружно предпочитала джин с тоником. Причем хозяин так организовывал, что всегда кому-то из иностранных гостей (дипломатов, журналистов) оказывалось с вами по дороге. То есть вас отвозили домой на машине, как бы прием ни затягивался, а затягивался он надолго. Может быть, на других приемах и с другим составом американцы предлагали подвыпившим товарищам продать по дешевке советского завода план — не знаю, при сем не присутствовал. С нами же прием превращался в обычные московские посиделки, и разговор шел по принципу: кто кого переострит. Лет двадцать спустя, в Вашингтоне, герой моих теперешних мемуаров, бывший второй секретарь посольства Джон Лодейзен, мне рассказал: «Однажды, после того как вы ушли, горничная, обычно молчаливая, вдруг с таким русским надрывом меня спросила: „Мистер Джон, вы хоть понимаете, кто к вам приходит?!“ Явно была ваша поклонница».
Впрочем, был случай, когда американцы преподнесли нам сюрприз. Опять же на приеме у Джона Лодейзена его жена Пегги и ее подружка Мэри, жена военного атташе, предложили: дескать, ребята, пасхальная ночь, поедем в Новодевичий монастырь на службу.
…Тут напрашивается лирическое отступление, скорее медицинского порядка. Вот я пишу мемуары, то есть документальный рассказ, что было на самом деле, а не выдуманные истории. И странная вещь происходит с памятью. Что ее звали Мэри — готов поклясться, как звали ее мужа, высокого брюнета с гвардейской выправкой — хоть убейте, не помню. И мне кажется, что с появлением Лодейзена из нашей дипкомпании исчез Евтушенко (Ахмадулина исчезла еще раньше, в связи с очередным замужеством). Однако я не смею настаивать, может, просто у меня провал в памяти.
Итак, нам предложили поехать на пасхальную службу, а мы в ответ громко подивились американской неосведомленности. «Ваш муж, Мэри, военный атташе, значит, разведчик, значит, должен хоть немного знать советскую жизнь. Так вот, Новодевичий монастырь уже с утра набит старушками, которые заняли все свободные места, а сейчас вокруг монастыря три милицейских кордона. Это чтоб не было большого скопления народа, а то иностранцы скажут, что советские люди религиозны». Две красивые плутовки (то, что они были красотки, готов подтвердить под присягой) невинно улыбнулись и сказали: давайте попробуем. Мы сели в машины, одну вел Джон, вторую — военный атташе, и помчались к Новодевичьему монастырю. Действительно, три милицейских оцепления — ни зверь не проскочит, ни птица не пролетит. Но американские машины мгновенно пропускали, как только водители предъявляли свои дипломатические паспорта. У стен монастыря мы вышли из машин и, взявшись за руки, проследовали цепочкой через боковой вход в церковь, прямо к алтарю.
