На подходе к Шанхаю штурман посадил судно на мель. Когда представился подходящий случай (в Коломбо на Цейлоне), командир списал неудачливого штурмана с корабля и отправил пароходом в Россию. Старшим штурманом был назначен А. Ф. Геркен, а Колчак стал его помощником.[56] Конечно, произошла явная несправедливость. Но трудно было обижаться на товарища по корпусу и по плаванию. Алёша Геркен был славный парень. И не его вина, что он сын адмирала.
В это время Колчак уже во многом иначе, чем прежде, смотрел на военно-морскую службу и на флотские порядки.
Главное, что не устраивало его, заключалось в том, что служба носила характер «чего-то показного, чего-то такого, что не похоже на жизнь». «На таких судах служат, но не живут, а мнение моё, – писал он, – что на судне надо жить, надо так обставить всё дело, чтобы плавание на корабле было бы жизнью, а не одною службою, на которую каждый смотрит, как на нечто преходящее, как на средство, а не как на цель».[57] Конечно, Колчак вовсе не считал, что на судне надо завести семью и растить детей. Вынужденная холостая жизнь во время плавания, иногда очень долгого, – с этим ничего не поделаешь. Хотя не все выдерживали такую жизнь, и она, по свидетельству многих, в конце концов портила людей. Но Колчак, по-видимому, имел в виду такую жизнь, какую, например, ведёт учёный в экспедициях, которые иногда тоже затягиваются. Но учёный при этом занят сутью дела, а не формальным исполнением обязанностей. Он не подсчитывает с тоской и скукой, сколько ещё дней осталось до возвращения.
Главный недостаток сложившегося на флоте положения Колчак видел в недостаточной подготовке личного состава и «ничтожной практике» плавания на современных боевых кораблях. Учиться в Морском корпусе было очень трудно. И тем не менее по выходе во флот офицер оказывался слабо подготовленным. Этот печальный парадокс получался из двух причин. Во-первых, морская практика кадет и гардемарин проходила на таких старых посудинах, которые давно пора было списывать. Современный боевой корабль, чудо новейшей техники, будущий офицер рисовал лишь в своём воображении. Во-вторых, в подготовке преобладал «бригадный метод», хотя тогда не было такого выражения. Во время практических занятий малоспособные и ленивые прятались за спины своих энергичных и более знающих товарищей. А потом старые моряки рассказывали анекдоты о мичманах, которые на корабле ничего не знают и не умеют, словно не бывали в плавании.[58] Но вступали в действие негласные правила продвижения по службе, и некоторые такие мичманы выходили из-за спины своих товарищей и опережали их.
Колчак вспоминал, что во время плавания в Тихом океане он не раз «подумывал о выходе из военного флота и о службе на коммерческих судах». Но перевесило уважение к военному званию: «Я всегда был военным моряком и военно-морское дело ставил на первое место».[59]
Лучшим выходом из создавшегося положения Колчак считал участие в научной экспедиции. Ещё в плавании он узнал, что в составе русско-шведской экспедиции готовится к уходу на Шпицберген транспорт «Бакан», а ледокол «Ермак» собирается в самостоятельное путешествие в глубь Арктики. Последнее было особенно заманчиво. «Ермак», только что построенный в Англии мощный ледокол, шёл под руководством вице-адмирала С. О. Макарова. Конечно же Колчак знал о его знаменитой лекции «К Северному полюсу напролом», прочитанной в 1897 году в Русском географическом обществе.
Балтийское море встретило «Крейсер» холодом и туманами. Петербургская метеорологическая обсерватория телеграфировала, что кронштадтский рейд закрыт льдом. Пришлось повернуть на Ревель. Осторожно пробираясь между льдинами, «Крейсер» 29 апреля 1899 года вошёл на ревельский рейд.[60] Там Колчак увидел транспорт «Бакан», готовый к отплытию. Выяснилось, что его экипаж уже укомплектован и попасть туда нет возможности.[61]
Вскоре Финский залив очистился от льда, и вечером 5 мая, выкинув длинный вымпел, «Крейсер» подошёл к Кронштадту. Матросы, поднявшись на марсы, прокричали «ура». Но рейд был почти пуст, и мало кто ответил на приветствие вернувшегося из дальнего плавания парусника. Капитану сообщили, что 9 мая он должен быть в Петербурге и стать на Неве у Балтийского завода. Произойдёт спуск на воду крейсера «Громобой», а затем «высочайший» смотр вернувшегося из плавания корабля.
…Под гром салюта обойдя вокруг спущенного на воду «Громобоя», императорский катер подошёл к «Крейсеру». На палубу поднялись Николай II и его многочисленная свита. Великих княгинь и княжон возглавляла вдовствующая императрица Мария Фёдоровна (царствующая императрица Александра Фёдоровна по причине беременности не смогла приехать). Николай II, невысокий и худощавый, терялся среди своей свиты, состоявшей из очень представительных людей во главе с генерал-адмиралом, главным начальником флота и морского ведомства великим князем Алексеем Александровичем, дядей царя, 49-летним красавцем атлетического телосложения. Все важные назначения на флоте производились лично им или по его докладу императором. Управляющий министерством назначал в основном боцманов и мотористов.
Много лет спустя, будучи уже давно в отставке, Витте вспоминал, как однажды, ещё при Александре III, он ожидал прибытия царского поезда. На встречу пришли великие князья и многие сановники. Чинную обстановку ожидания нарушали два мальчика, которые шалили и бегали между встречавшими. Наконец великий князь Владимир Александрович, выведенный из терпения, схватил одного из проказников за ухо и сказал внушительно: «Я тебе говорю – перестань шалить». Мальчик, которому надрали ухо, был наследником престола. Витте тогда подумалось, как бы впоследствии великому князю не пришлось пожалеть об этом.[62]
Жалеть не пришлось. Когда через 11 лет на престол взошёл Николай II, великие князья ничего не потеряли. Владимир Александрович продолжал командовать войсками гвардии и Петербургского военного округа. Алексей Александрович держал в своих руках флот. Сергей Александрович был московским генерал-губернатором. Влияние их на царя и на ход государственных дел выходило далеко за пределы их должностей. Александр III в своё время назначил на эти должности своих братьев, чтобы с их помощью управлять страной. Теперь, похоже, они управляли страной при помощи своего племянника, которому недавно драли уши. Правда, молодой царь иногда пытался учинить бунт, как, например, после давки на Ходынке. Но в конце концов всё оставалось по-прежнему. За Ходынку пришлось расплачиваться московскому обер-полицмейстеру, уволенному в отставку.
