«Черные доски» – это старые, написанные триста-четыреста и более лет назад, иконы. При написании они покрывались олифой, а она имеет свойство темнеть. По этой причине иконы, время от времени, «подновлялись» – на старый почерневший слой наносился новый. Рублевская «Троица» была покрыта несколькими записями. И вот когда реставратор слой за слоем снимает те записи и доходит до первоначальной – «черная доска» словно бы вспыхивает, краски ее – та же киноварь, золотистая охра или небесная лазурь – начинают сиять.
Вот так В. Солоухин и книгу свою сумел написать, что его «черные доски» словно бы излучают на читателя горний свет, духовное сияние.
А что за «Письма из Русского музея»? Вполне возможно, что многим из вас еще не пришлось побывать в Русском музее – для тех книга будет открытием этого великолепного собрания национальной живописи. Но и для того, кому посчастливилось пройти по залам Михайловского дворца, чтение «Писем» будет, пусть и вторым, но опять же открытием. Может быть, даже более интересным, чем первое. Потому что, вчитываясь в размышления автора о картинах и художниках, их создавших, вы и не заметите, как сами станете вместе с ним тоже размышлять, вникать в глубокий смысл шедевров русской живописи.
По названию третьей в этом же ряду книги «Время собирать камни» уже можно догадаться о чем она. Да, в послереволюционные годы многовато мы пораскидали не имеющих цены «камней» нашей культуры: сколько было разрушено храмов, дворцов, дворянских гнезд, связанных с именами известных писателей, художников, музыкантов.
В. Солоухиным были предприняты многочисленные поездки в эти порушенные «гнезда» – в державинскую Званку на Волхове, в аксаковские места в Оренбуржье, в Оптину пустынь, в блоковское Шахматово… И везде он видел печальные картины небрежения и запустения. Разбросанные по лику России «камни», бывшие очаги культуры вопиют.
И как бы ответно в новой книге набатным колоколом зазвучал призыв писателя: время собирать камни!
Призыв этот нашел отзвук в самых широких читательских кругах. Автор получил сотни писем.
Ну, а отсюда, как легко понять, совсем недалеко и до идеи возрождения храма-памятника России – Храма Христа Спасителя.
Кто не знает – знайте: первыми о возрождении храма возвысили голос мы, русские писатели. Мы печатали в «Литературной России» свои повести и рассказы и в конце публикаций подписывались: «Прошу гонорар перечислить на возрождение храма Христа Спасителя». И первым из первых в этом похвальном деянии был не кто иной, как В. Солоухин. Так что при образовании общественного комитета по возрождению храма Владимир Алексеевич само собой был единогласно избран его президентом.
Церковь высоко оценила его деятельность на этом посту. В 1997 году, по кончине писателя, его первым сам Патриарх отпевал в еще недостроенном храме. Писатель завещал похоронить его на родной алепинской земле, что и было исполнено.
С тех пор каждое лето, в день рождения В. Солоухина, в Алепине отмечаются Дни его памяти.
Как-то, во время литературного концерта у двухэтажного солоухинского дома под сенью берез и елей, корреспондентка одной из областных газет спросила меня, давно ли я впервые приехал в Алепино. «А как вы думаете, сколько лет вот этой елке и этой березе?» – ответил я ей вопросом на вопрос. Девица подняла голову, чтобы дотянуться взглядом до вершин возвышающихся над двухэтажным домом деревьев, и затруднилась с ответом. «В тот год, о котором вы меня спрашиваете, эту ель и эту березу, совсем еще маленькими, я вот этими руками выкопал в ближнем лесочке и здесь посадил…»
Рядом с уже поминавшимся «Колодцем», в котором еще совсем молодой, двадцатипятилетний стихотворец сумел как бы провидеть свое жизненное призвание, мне бы хотелось поставить и такие строки:
Я шел по родной земле,
Я шел по своей тропе…
В. Солоухин побывал во многих странах мира. Но где бы он ни бывал, о чем бы ни писал, он, в сущности, всю жизнь «шел» родной владимирской землей. Потому что язык, Слово, которое он впервые услышал и запомнил на всю жизнь, которым написаны его книги, были алепинскими-владимирскими. И благодаря именно своему самобытному и самоцветному солоухинскому Слову, он, пройдя «Владимирскими проселками», вышел на большую дорогу мировой известности.
Если же кому-то последние слова покажутся слишком громкими, я скажу: в далекой Австралии создано Общество любителей русской словесности имени Владимира Солоухина. По-моему, это звучит, и звучит хорошо. Особенно в наше безвременье, когда книжные прилавки завалены низкопробным чтивом, а русский язык затаптывается, вытесняется чужеземной тарабарщиной. Не впору ли и нам создавать подобное общество?!
Однако ж, не будем впадать в уныние.
Держитесь, копите силы,
Нам уходить нельзя.
Россия еще не погибла,
Пока мы живы, друзья.
Михаил Алексеев О моем друге
Я давно пытался склонить Владимира Солоухина к поездке в мое родное село Монастырское. Он уже опубликовал свои «Владимирские проселки», из которых нетрудно было заключить, что человек этот навсегда заразился одной чрезвычайно распространенной на Руси болезнью по имени бродяжничество. Володя, или Волоха, как я уже успел назвать его для себя, наконец поехать согласился, с одним лишь условием, чтобы совершили мы это путешествие на машине, с тем чтобы по пути увидеть как можно больше других мест…
Год 1958-й. Месяц – июнь. Самый что ни на есть распрекрасный для рыбака месяц. Для Владимира Солоухина это было самым важным: он взял для себя десять дней отпуска именно для рыбалки, отнюдь не для творчества. Что касается меня, то у меня был иной план – я тогда готовился перевести свои литературные дела в другое русло, присоединиться к отряду писателей, прозванных «деревенщиками», к которым уже и принадлежал мой спутник. У меня уже был и замысел, и даже название моего первого невоенного романа – «Вишневый омут», нареченного так по имени одного из многих омутов на родной речке Баланде. Забегая вперед, скажу, что как раз в Вишневом-то омуте у Солоухина при утреннем ужине сорвался преогромный, весом в целый аж килограмм карась, о коем в течение многих лет не мог забыть Володя-Волоха.
Итак, мы взяли курс на Рязань, оттуда – на Пензу, на Саратов, на Монастырское.
Всю дорогу Солоухин спал. Занятие это, видать, нравилось ему. Пока это было на рязанской, мордовской, пензенской земле, я терпел: пускай дрыхнет. Когда же собрат мой вознамерился продолжать в том же духе и на земле саратовской, не выдержал, взбунтовался: это было уже слишком! Я его везу в родные места, а ему, выходит, наплевать на них. Разбудил, растолкал, изругал и заставил любоваться.
