бога, "круг, созданный из множества кругов; о ты, кипящее начало, ты, скрытое зерно, ревностно хранимое, ты, центр" [87], - великолепная "Песнь о Всеобщем" [88], в которой осуществляется слияние противоположностей в гармонии, — это слияние всех религий, всех верований и отрицаний и даже сомнений, всех темпераментов мысли, эта общность всех душ мира, которая и была в Индии заветом, данным Рамакришной своим ученикам [89], - "Все есть Истина!" [90]
И даже некоторые черты отдельных людей — не были ли они родственны друг другу? Эта высокомерная гордость, равняющая себя с богом [91], этот воинственный дух великого кшатрии, врага покоя, брата войны, который не боится опасности и смерти [92], который их призывает, — этот культ Страшного, напоминающий мрачные и прекрасные исповеди Вивекананды Sister Nivedita во время мистического паломничества в Гималаи [93].
И, однако, я столь же ясно вижу, что в Уитмене могло не нравиться Вивекананде: эта неестественная смесь "New York Herald" и Гиты, которая вызвала такую улыбку у Эмерсона, — этот метафизический журнализм, эта дешевая, собранная по словарям, эрудиция, этот немножко ярмарочный наряд бородатого Нарцисса, это огромное довольство собой и своим народом — этот демократический американизм, ребяческая суетность, вульгарность, распускающая перья перед зеркалом, — все это должно было возбудить аристократическое презрение великого индуса — особенно компрометирующая близость этого идеализма с подозрительными забавами "метапсихики", спиритизма, привидений и т. п. [94], чего Вивекананда никогда не терпел.
Но эти столкновения не могли уничтожить притяжения, которое оказывал этот мощный магнит на металл души такой личности, как Вивекананда. Они и не уничтожили его, потому что мы имеем доказательства, что Вивекананда читал в Индии "Листья травы" и что он называл Уитмена саньяси Америки [95], утверждая, таким образом, их общее родство. Следует ли поэтому думать, что он сделал свое открытие лишь к концу своего пребывания в Америке, ибо во время этого пребывания ни одно слово из подробного описания, опубликованного его учениками, не упоминает о нем?
Как бы то ни было, дух Уитмена был налицо, доказывая, что Америка была готова принять индийскую мысль. Она шла навстречу. И старый кэмденский пророк торжественно возвестил пришествие Индии:
К нам, о мой город,
Идет прародительница,
Гнездо языков, та, что завещала нам поэмы, народ древности,
Народ Брамы идет… [96]
Он открыл ей объятия. Он поручил "Храму демократии" Америки — путника во имя религии, странника Индии:
"Прошлое также покоится в тебе…
Ты имеешь великих спутников.
Почитаемая духовная Индия плывет в сей день
с тобою вместе". [97]
Индийские биографы Вивекананды совершили, таким образом, досадное упущение, не назвав Уитмена в первом ряду тех, чья мысль приветствовала чужеземного гостя на Новом континенте.
Но, поставив его вновь на подобающее ему место, рядом с Вивеканандой, плечо к плечу, с той же шириной плеч, остережемся все же преувеличить его влияние на Америку. Этому Гомеру "массы" [98] не удалось проникнуть в массу. Этот провозвестник великих судеб демократии в Америке умирал непонятым, почти незамеченным демократиями Нового света. Этот певец "Божественного среднего" [99] был любим и почитаем лишь избранным кругом художников, и притом, может быть, больше английских, чем американских.
Но так бывает почти со всеми предтечами. И от этого они нисколько не меньше являются истинными представителями своего народа, даже если их народ их не признает: в них освобождаются раньше срока глубинные силы, которые таит человеческая масса и которые она подавляет: они возвещают об этих силах. Рано или поздно они дадут взрыв. Личность, подобная Уитмену, была гениальным провозвестником скрытой души, которая спала (и сейчас она еще не совсем пробудилась) в океанических глубинах родного ему народа Соединенных Штатов.
Из всей этой совокупности духовных проявлений, картину которой я мог здесь лишь набросать и углубленное исследование которой я оставляю историку новой души Запада, становится понятным, что мысль Соединенных Штатов, обработанная за полвека этими ферментами, более чем какая-либо другая из всего Запада оказалась подготовленной принять Вивекананду.
Едва он начал говорить, как к нему потекли мужчины и женщины, жаждущие его услышать. Они приходили из всевозможных кругов: из гостиных и из университетов, истинные и чистые христиане, так же как агностики и искренние вольнодумцы. Что поражало Вивекананду — что и сейчас поражает нас, — это то, что на этой молодой и в то же время старой земле, которая остается загадкой, надеждой, ужасом для будущего, — всюду встречались зарождающиеся бок о бок возвышенные и мрачные силы, безмерная жажда истинного, безмерная жажда ложного, полное бескорыстие и нечестивый культ злата, детская искренность, ярмарочное шарлатанство. Несмотря на страстные порывы, которые порой вызывал его бурный характер, он был достаточно велик душою, чтобы держать в равновесии и свои симпатии и антипатии; он всегда умел отдать должное добродетели и действительным силам англосаксонской Америки.
В сущности, хотя то, что он создал на этой почве, было прочнее, чем где-либо в Европе, он никогда не ощущал ее так твердо под ногами, как в Англии, которую он узнал позднее. Но нет ничего великого в новой Америке, к чему он не приблизился бы с почтением и чего он не привел бы с восхищением в пример и подражание своим соотечественникам: экономические системы, промышленную организацию, народное просвещение, музеи и картинные галереи, успехи наук, учреждения гигиены и социальной помощи. Краска бросалась ему в лицо, когда он сравнивал замечательные достижения Соединенных Штатов в этой области, щедрость расходования общественных средств на общественное дело, с социальной апатией своей родины. И он, всегда готовый бичевать жестокую гордость Запада, готов был еще более жестоко унижать гордость Индии, подавляя ее примером социальных достижений Запада.
"О палачи!.." — восклицает он, выйдя из образцовой женской тюрьмы, где с арестантками обращались вполне гуманно, вспоминая о жестоком равнодушии индусов к бедным и несчастным, которые не имеют никакой возможности спасения… "Ни одна религия на земле не нашла более величественных слов, чтобы проповедовать человеческое достоинство. И ни одно общество не угнетает своей пятой несчастных так безжалостно, как индусское общество. Этому виной не религия, а лицемерные фарисеи, саддукеи".
Поэтому он не перестает заклинать, пробуждать, толкать молодежь Индии:
"…Препоясайте ваши чресла, дети мои! Я призван Господом, чтобы сказать вам это… Надежда на вас, на малых, на кротких, на верных. Любите несчастных; а что до помощи, то взирайте на небо! Она явится!
