манипуляции матери и сознавала, что, как только та подберет ей идеального жениха, ей придется принять его. Не имея личных материальных или матримониальных амбиций, Хелен, однако, полагала, что мать вправе ожидать от нее хорошего брака — лишь так они перестанут жить за чужой счет и наконец обзаведутся домом. Тем не менее, пусть она и не возражала против своднических маневров миссис Бревурт, ее вялое согласие ясно давало понять, что она не намерена играть активную роль. Ее неприступное молчание, принимавшееся некоторыми за признак хмурости, и неизменное равнодушие, которое многие путали с грустью, были не пассивными формами неповиновения, а проявлениями скуки. Она просто не могла освоить любезности и банальности, которыми вовсю орудовала ее мать, увлеченно подбиравшая себе зятя. Из-за этой неспособности Хелен была вынуждена признать, что такие фанфароны, как Шелдон Ллойд, безраздельно поглощенные своей особой, могли, как ни парадоксально, дать ей хоть какую-то независимость. Но миссис Бревурт, вместо того чтобы подтолкнуть очевидно готового сделать предложение мистера Ллойда, удерживала его на благоразумном расстоянии, не переставая ненавязчиво поглаживать его самолюбие. Хелен надеялась, что мать будет ходить вокруг да около достаточно долго, чтобы никто к ней не посватался, пока она не дорастет до старой девы.
Храмы, посвященные богатству, — с их литургиями, фетишами и одеяниями — никогда не вызывали у Хелен благоговения. Она не возносилась в горние сферы. Впервые переступив порог роскошного дома мистера Раска, она не испытала восторженного трепета или хотя бы мимолетной зависти оттого, что кто-то мог жить, пользуясь всеми мыслимыми материальными благами. Шелдон ждал ее с матерью, стоя вместе с лакеем у края красной ковровой дорожки, каскадом сбегавшей по ступенькам и перетекавшей на тротуар. Приободренный своей ролью распорядителя одного из самых великолепных приемов сезона, он взял Хелен под руку, предоставив миссис Бревурт следовать за ними без кавалера. Впрочем, ее недовольство вскоре растворилось в окружавшем ее блеске. После того как они в дверях отдали свои накидки слуге, дворецкий объявил об их прибытии мягким, хорошо поставленным голосом стройному человеку, стоявшему чуть поодаль с самым неприметным видом. Миссис Бревурт сумела изобразить реверанс едва различимым кивком. Бенджамин Раск ответил ей таким же кивком, а может, просто опустил глаза. Поправляя прическу дочери в дамской гостиной, миссис Бревурт заметила ей, что мистер Раск выглядит гораздо моложе, чем она ожидала. И не странно ли, как неуверенно он держится в собственном доме? Хотя в конечном счете тут нет ничего удивительного — только личность колоссального масштаба могла бы чувствовать себя в своей тарелке в столь колоссальной обстановке. Ее монолог был прерван прибытием других гостей. Мать с дочерью направились в гостиную, где миссис Бревурт вполне могла сойти за хозяйку. Шелдон тем временем что-то нашептывал группе мужчин, и те покатывались со смеху. Хелен удалилась в самый темный угол комнаты и оставалась там, пока дворецкий не сообщил Шелдону, что обед подан.
Хелен и Кэтрин усадили на противоположных концах стола, возле мистера Ллойда и мистера Раска соответственно. Когда они уселись, Шелдон сказал Хелен, что он знает, как миссис Бревурт не терпится познакомиться с его работодателем, и уверен, что она оценит эту редкую возможность пообщаться с ним (и насладиться завистью прочих дам к той, которая заняла желанное место по правую руку от мистера Раска). Вплоть до рыбных блюд Шелдон любезно вел разговор вокруг Хелен, развлекая соседей по столу рассказами о ее путешествиях, ее таланте к языкам и ее храбрости перед лицом военного времени, должно быть, унаследованной от прославленных предков-революционеров. Но к тому времени, как подали жаркое, он переключился на своих друзей и коллег, снова горя желанием рассмешить их, оставив Хелен отделываться односложными ответами на вопросы окружавших ее благонамеренных женщин. На другом конце длинного стола ее мать всецело завладела вниманием мистера Раска. Сначала Хелен увидела, как он, подобно многим другим до него, кивает с безучастным видом, но позже, когда подали десерт, удивилась, заметив признаки неподдельного интереса на лице мистера Раска, слушавшего ее мать, судя по всему, понизившую голос до полушепота. Наконец настал момент, когда джентльмены поднялись из-за стола, чтобы выкурить сигары, а леди переместились в гостиную. Хелен, воспользовавшись случаем, ускользнула от общества и отправилась бродить по дому.
Чем дальше она уходила от гомона вечеринки и мишурного блеска, наведенного Шелдоном, тем сильнее менялась обстановка. Ей открывался опрятный и сдержанный мир. Окружавшая тишина казалась полноправной хозяйкой, словно знала, что всегда одержит верх без особых усилий. Прохлада ощущалась как аромат. Но главное, что впечатлило Хелен, — это не очевидные признаки богатства: несомненно, голландские картины маслом, созвездия французских люстр, китайские вазы по углам, похожие на фарфоровые грибы. Ее тронули вещи поскромнее. Дверная ручка. Простой стул в темной нише. Софа и пустота вокруг нее. Все они обращались к ней своим неслучайным присутствием. Вполне обычные вещи, но это были подлинники, с которых потом понаделали ущербных копий, засоривших мир.
На пороге гостиной, рядом с тенью Хелен, обозначилась другая, робкая тень. Хелен заметила, что ее собственная черная фигура на полу выражала такую же нерешительность — сожаление о том, что ее заметили, недостаток отваги, чтобы уйти, нежелание сделать шаг вперед. Безликие силуэты, казалось, смотрели друг на друга, словно стремясь как-то разрешить ситуацию, не беспокоя своих хозяев. Хелен не удивилась, когда из гостиной показался Бенджамин Раск.
Они обменялись любезностями довольно скованно. В повисшей тишине они одновременно переступили с ноги на ногу. Бенджамин извинился и указал на софу напротив окна. Присев, они почувствовали бо́льшую неловкость, чем когда стояли. Из темной глубины окна на них глазели их притопленные отражения. Бенджамин сказал Хелен, что слышал от миссис Бревурт о ее путешествиях. Хелен медленно провела носком туфли против ворса ковра, оставив на шелке слабый след. Бенджамин, похоже, понял, что она не станет отвечать без крайней необходимости. Помолчав немного, он стал рассказывать ей, что никогда по-настоящему не путешествовал, даже не покидал Восточного побережья, но, чувствуя, что выражается неясно, то и дело поправлял себя и наконец замолчал, словно решив, что Хелен, чей взгляд прерывисто блуждал по комнате, не слушала его сбивчивых объяснений.
Хелен стерла след с ковра, проведя туфлей в обратном направлении. Бенджамин посмотрел на нее и перевел взгляд на окно.
— Я.
Когда пауза слишком затянулась, она повернулась к нему, ожидая продолжения. Черты его лица заострились: он страдал от неспособности высказать свои мысли.
В следующий миг, все так же сидя в глухом полумраке, Хелен поняла, что мама своего добилась. Ей стало совершенно ясно, что Бенджамин
