продолжили расцветать под бдительным руководством отца. И хотя ей не нравилось быть объектом его дотошной и беспорядочной опеки, отцовская строгость угнетала ее не больше, чем материнская светскость.
◆
ОДНОЙ ИЗ НЕМНОГИХ ЧЕРТ, свойственных обоим супругам, пусть и в силу совершенно различных причин, было пренебрежительное равнодушие к текущим мировым событиям. Миссис Бревурт рассматривала вторжение общественных дел в свою частную жизнь как личное оскорбление. Административные, финансовые и дипломатические хитросплетения общественной жизни заботили ее не больше, чем мотор под капотом автомашины или кочегарная под палубой парохода. «Вещи» должны просто «работать». Она бы не стала слушать механика, объясняющего, что не так с каким-нибудь чумазым поршневым клапаном. Что же до мистера Бревурта, какое значение могли иметь повседневные новости для того, кто был занят вечностью? И поскольку оба они жили на задворках текущей политики, они не сразу поняли всю серьезность такого события, как убийство эрцгерцога Франца Фердинанда.
Все говорили, что им повезло оказаться в Швейцарии, и советовали не покидать ее, пока не прояснится ситуация. По пути в Цюрих, где они рассчитывали встретить друзей — они запланировали это за несколько месяцев — и продолжить летний вояж, они увидели, как мобилизуется швейцарская армия, и услышали, что границы милитаризируются. Сезон был в самом разгаре, и тысячи американцев были рассеяны по горным, равнинным и озерным курортам — от простых пациентов, тративших сбережения на гостиницы при муниципальных купальнях, до нью-йоркских тузов, проходивших лечение в роскошных отелях. Так, Орм Уилсон оказался в Берне, Чонси Торогуд — в Женеве, кардинал Фарли — в Бруннене, а Корнелиус Вандербильт — в Санкт-Морице. Но, независимо от своего общественного положения, все американцы, встречавшиеся Бревуртам, были в бешенстве. Шли разговоры о войне. Всеобщей войне.
Впервые прибыв в Цюрих, Бревурты остановились у четы Беттерли, только что пообщавшейся с мистером Плезантом Стоваллом, послом Соединенных Штатов в Швейцарии. Продолжать ли им отпуск или отправляться домой? Мистер Стовалл сказал, что опасения войны в Европе небезосновательны. Но, как всякий выдержанный дипломат, хорошо понимавший катастрофические последствия открытого военного конфликта, он надеялся, что здравый смысл и дружественное вмешательство позволят предотвратить такое масштабное бедствие. Не прошло и месяца, как Австрия, Сербия, Германия, Россия и Великобритания официально объявили о вступлении в войну. Вскоре в войну оказалась втянута почти вся Европа.
Потянулись странные месяцы, когда пестрое американское сообщество Швейцарии оказалось в ситуации, по большому счету схожей с повседневной жизнью Бревуртов. Все столкнулись с дефицитом наличности и золота; чеки, выпущенные даже солидными американскими банками, аннулировались; кредитные письма не принимались. Миллионеры зависели от доброго расположения владельцев отелей и вынуждены были одалживать у них карманные деньги. Люди приходили к чаю со своим сахаром. Все получали продовольственные карточки, и гости на званых обедах, в платьях и фраках, отдавали свои хозяевам, перед тем как сесть за стол. Почти никто не знал, на что будет жить завтра. И миссис Бревурт охватила неведомая прежде эйфория.
Тем не менее даже Бревуртов затронули реалии военного времени — те реалии, о которых постоянно напоминали военные самолеты разных стран, рассекавшие небо над самыми Альпами по пути на фронт. На большинстве судоходных линий интернировали суда или отменяли рейсы. Достать билет хотя бы на маленькое, переполненное судно было роскошью, требовавшей связей в самых высоких кругах. И если миссис Бревурт делала все, что могла, чтобы обеспечить своей семье безопасное возвращение в Америку, то мистер Бревурт, похоже, переехал на постоянное место жительства в далекие края, где правили оккультные заговоры, мистические иерархии и непостижимые законы. Он все хуже справлялся с повседневными делами и с каждым утром все больше терял связь с реальностью. Днем и ночью он разглагольствовал на мешанине вымышленных языков, путаясь в правилах, которые сам же установил для себя, и увязал в противоречиях и парадоксах, осаждавших его разум. Он сделался вспыльчив.
Хелен пыталась достучаться до отца в мягких комнатах его безумия. Она сидела с ним и внимательно слушала. Иногда задавала вопрос не столько затем, чтобы услышать ответ, сколько просто показать, что она его слушает. Она искренне пыталась понять его, надеясь, что если сумеет найти в его речах хоть крупицу смысла, хоть какую-то логическую цепочку, то сможет ухватиться за нее и вывести отца из лабиринта. Но все ее попытки ни к чему не приводили: извилистые мысли Леопольда, зацикленные сами на себе, заключали его в замкнутый круг, в который Хелен не могла проникнуть. Всякий раз, подвергнувшись такой ментальной клаустрофобии, она затем подолгу бродила по окрестностям, словно желая убедиться в своей способности к свободному передвижению.
Из-за состояния мистера Бревурта им пришлось съехать от Беттерли и поселиться в ближайшей гостинице. Он исписывал блокнот за блокнотом алхимическими формулами и вычислениями в знаках и символах собственного изобретения. Лицо его было вечно испачкано чернилами; монолог, который его верная рука неустанно выводила, никто не должен был перебивать. Миссис Бревурт стало ясно, что она не сможет пересечь охваченный войной континент, а затем Атлантический океан с мужем в таком состоянии. Благодаря чете Беттерли, обратившейся от ее имени к послу Стоваллу, она смогла обеспечить мистеру Бревурту место в Медико-механическом институте доктора Балли в Бад-Пфеферсе, воды которого, богатые карбонатом кальция и магния, в сочетании с массажем и физической активностью на большой высоте, славились благотворным влиянием на пациентов с нервными расстройствами.
Миссис Беттерли с радостью согласилась приютить Хелен, пока миссис Бревурт сопроводит мужа в санаторий. Хелен попрощалась с отцом возле гостиницы. Он не поднял взгляда от блокнота, записывая что-то под собственную диктовку. Больше Хелен не суждено было его увидеть.
Дни, проведенные в Цюрихе без родителей, подтвердили догадку Хелен, впервые посетившую ее на прогулке по Тоскане: ей было хорошо лишь наедине с собой. Она прогуливалась, безмятежно-блаженная, по променадам, опоясывавшим озеро; иногда садилась в случайный трамвай и, доехав до конечной остановки, возвращалась пешком; она бывала в старом городе и посещала музеи и картинные галереи. И каждый раз ноги сами приводили ее в ботанический сад, где ей нравилось сидеть с книгой в тени дендрария. Именно там к ней однажды обратился с каким-то садоводческим замечанием один американский франт, заметивший, что она читает книгу на английском. Они представились, и у него в глазах загорелся интерес, когда он услышал ее фамилию, — потаенная искра признания, какую Хелен часто видела в кругу американцев, этакий тактичный намек, что им известна родословная Бревуртов. Франт завязал разговор, приободренный тем, что встретил уроженку Нью-Йорка в таком необычном месте. Хелен, не слишком довольная его вниманием, отвечала на любезности односложно.
