немного и они испытывают провинциальную зависимость от знакомых соотечественников. Прекрасно это понимая, миссис Бревурт со свойственной ей смекалкой взяла на себя миссию этакой вестницы среди изолированных друг от друга иностранцев, чем оказала им услугу, ведь она удовлетворяла их любопытство, позволяя им и дальше поддерживать впечатление беспечной самодостаточности. Она стала тем человеком, к которому обращались, горячо желая с кем-то познакомиться, но боясь оплошать без ее чуткой поддержки; она восстанавливала порванные связи и устраивала новые; она умела вводить людей в избранные круги, сохраняя при этом впечатление (что особенно важно) закрытости этих кругов; она была, по единодушному мнению, несравненной сплетницей и непревзойденной сводницей.
Путешествуя в предгорьях, вдоль морского побережья или по городам (смотря по сезону), останавливаясь, задерживаясь или торопясь (смотря по удобствам), Бревурты составляли карту своеобразного гранд-тура. Мистер Бревурт посвящал бо́льшую часть времени образованию дочери и выискиванию всевозможных мистических кругов: спиритуалистов, алхимиков, магнетизеров, некромантов и прочих оккультистов, совершенно пленивших его. Хелен и раньше с тяжелым сердцем признавала, что лишилась в лице отца друга и единственного спутника в Европе, но теперь совсем пала духом: она стала старше и благодаря начитанности и образованности сумела понять, что Леопольд превращался в оккультного мшелоимца. Ее место в жизни отца заняли догмы и заповеди, над которыми несколько лет назад они бы дружно посмеялись и сочинили сумасбродные истории. Грустно было видеть, как отец отдаляется от нее, но что по-настоящему угнетало ее, так это потеря уважения к его умственным способностям.
Тем не менее мистер Бревурт не в полной мере утратил интерес к талантам дочери. Через несколько лет путешествий он вынужден был признать, что ее способности к языкам, точным наукам, библейской герменевтике и тому, что он называл ее мистической интуицией, превзошли его собственные, и стал планировать их семейный маршрут с учетом местообитания различных ученых мужей, которые могли бы продолжить ее образование. Это заводило их на скромные постоялые дворы в сельской местности и в общежития на окраинах университетских городков, где матери, отцу и дочери приходилось проводить все время в уединении. Такая изоляция в нетипичной для них среде приводила к тому, что мистер и миссис Бревурт часто ссорились из-за всякой ерунды. Хелен все дальше уходила в себя, и ее молчание давало родителям карт-бланш для все более язвительных перепалок. Однако, когда наконец приходило время для общения с каким-нибудь светочем науки или оккультным авторитетом, Хелен всегда преображалась. Внезапно она преисполнялась кристальной уверенности в себе — что-то в ней отвердевало, заострялось и сияло.
Будь то в центре Йены, в пригороде Тулузы или на окраине Болоньи, все повторялось почти без изменений. Они снимали номера в гостинице, где миссис Бревурт жаловалась на некое недомогание, требовавшее постельного режима, а мистер Бревурт провожал дочь к очередному светилу, ради которого они сюда прибыли. Пространные и по большей части невразумительные речи Леопольда Бревурта, какими он сопровождал знакомство, всегда вызывали тревогу и сожаление в глазах хозяина. Его доктрины не только сделались донельзя премудрыми, но и перемежались мешаниной из французских, немецких и итальянских словес, в основном вымышленных. Некоторые из этих академиков и мистиков бывали впечатлены познаниями Хелен в Священном Писании, ее ученостью и смелым обращением с различными эзотерическими догмами. Почуяв их интерес, мистер Бревурт пытался сказать что-нибудь, но его останавливали воздетой рукой и игнорировали до конца встречи. Иные из этих наставников просили его покинуть комнату. После чего, бывало, хватали Хелен за колено с наставнической теплотой, но вскоре отдергивали руки, пугаясь ее убийственной бесстрастности и немигающего взгляда.
◆
Детство свое Хелен оставила в Олбани. Будучи вечно в разъездах, она встречала мало сверстниц, и эти мимолетные встречи не успевали перерасти в дружбу. Чтобы занять чем-то время, она учила языки по книгам, которые перевозила от одного дома или отеля до другого, — она брала La Princesse de Clèves из книжного шкафа в Ницце и ставила на полку библиотеки в Сиене, взяв с нее I viaggi di Gulliver, которой восполняла позаимствованную в Мюнхене Rot und Schwarz [6]. Все так же страдая бессонницей, она защищалась книгами от натиска абстрактных ужасов. Когда же книги не справлялись, она обращалась к дневнику. Дневники сновидений, которые отец заставлял ее вести в течение нескольких лет, привили ей привычку записывать свои ежедневные мысли. Со временем, когда отец перестал читать ее записи, сновидения уступили место размышлениям о книгах, впечатлениям от посещенных городов и сокровенным страхам и желаниям ее «белых ночей».
На заре ее юности произошло одно неприметное, но существенное событие. Она гостила с родителями на вилле миссис Озгуд, в Лукке. Нагулявшись по территории и осоловев от жары, она стала бродить по пустому дому. Кроме них никого на вилле не было. Прислуга, заслышав ее шаги, спешила прочь. На прохладном терракотовом полу раскинулась спящая собака, закатив приоткрытые глаза, и смотрела судорожные сны. Хелен заглянула в гостиную: ее отец и мистер Озгуд спали, сидя в креслах. Какое-то дурное чувство овладело ей, пробудив смутное желание сделать что-то нехорошее. Она поняла, что достигла самого дна скуки. А по другую сторону было насилие. Развернувшись на каблуках, она снова вышла в сад. Дойдя до тенистого места, где мать с хозяйкой попивали лимонад, она твердо заявила, что пойдет прогуляться по городу. Может, дело было в ее безапелляционном тоне, может, в том, что мать была увлечена многозначительным перешептыванием с миссис Озгуд, а может, в том, что орехово-медная Лукка лучилась благолепием в тот день, но возражения не последовало — миссис Бревурт лишь покосилась на дочь и пожелала ей хорошей пасседжаты [7], только не слишком далеко. Вот так для Хелен началась новая глава, чего никто, кроме нее, не заметил. Впервые в жизни она вышла в мир сама по себе.
Ставшая явью мечта о независимости так ее ошеломила, что она почти не замечала ни проселочной дороги, ни окрестностей, но, войдя в город, встрепенулась, впервые столкнувшись с его оштукатуренной тишиной. Все, что она слышала на пустых улицах, — это сухой перестук своих туфель по булыжной мостовой. Периодически она легонько подволакивала ногу, чтобы услышать шуршание кожи по камню, и по шее у нее пробегали мурашки. С каждым пройденным кварталом городок оживал. Желая продлить восторг, вызванный изначальной тишиной, Хелен с озорной решимостью направилась прочь от голосов, долетавших с перекрестков, от меркантильного гомона, доносившегося с площади, от плавного перестука копыт за углом и от женщин, перекрикивавшихся между окнами, снимая стирку с веревок, — в сторону переулков с домами, закрытыми ставнями от жары, где ей снова
