Ознакомительная версия.
Но в короткий срок всякая серьезная оппозиция отмерла. В это время уже нетрудно было усвоить задачи нашей партии в революции и понять, что без немедленного перехода власти в руки Советов завоеваниям целых поколений рабочего класса грозит неминуемая гибель. Но в самом начале революции, в первых числах марта, когда происходили описанные мною заседания ПК, разобраться в запутанной конъюнктуре было гораздо труднее.
Легко видеть, что товарищи, стоявшие на левом фланге Пека до приезда тов. Ленина, проводили, но существу, его тактическую линию. Эта линия, как показал опыт, была кратчайшим расстоянием между двумя точками революции: февралем и октябрем 1917 г.
Глава II. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КРОНШТАДТ
1. ПАРТИЙНАЯ КОМАНДИРОВКА В КРОНШТАДТ
Во время своих нередких посещений Петербургского комитета однажды я встретился с К. С. Еремеевым. От него и от тов. В. М. Молотова я узнал, что на следующий день выпускается первый номер послереволюционной «Правды»[33].
За недостатком в первое время литераторов, ввиду того что главные партийные силы еще не успели приехать из ссылки и эмиграции, особенно сильно чувствовалась нужда в печатной пропаганде наших идей и лозунгов. Туманной и расплывчатой либерально-эсеровской романтике первых дней Февральской революции было необходимо противопоставить четкую социалистическую программу и единственно революционную тактику большевиков. Лучшим орудием этой массовой пропаганды и агитации должна была служить большевистская рабочая газета.
По окончании заседания ПК, поздно вечером, К. С. Еремеев и В. М. Молотов поехали выпускать первый номер «Правды». Константин Степанович похвастался, что с помощью военной силы он уже захватил для нашей газеты обширное помещение «Сельского вестника».
Через пару дней, написав статью на тему о буржуазной и демократической республике, я занес ее в редакцию «Правды». В самом деле, Константину Степановичу было чем похвалиться. Оказывается, субсидируемый правительством «Сельский вестник» сумел неплохо устроиться при старом режиме. Это было огромное каменное здание на берегу Мойки, прекрасно оборудованное для газетной работы. В этом же доме помещалась большая типография, снабженная ротационными машинами. Откуда-то из глубины доносились характерные, тяжелые звуки работающей ротационки.
Во дворе, выходившем на соседний переулок, валялись связанные кипы сельскохозяйственной литературы. Прямо с набережной я поднялся по парадной лестнице во второй этаж, где теперь помещалась редакция вашей пролетарской газеты. Узкий коридор был тесно загроможден пудовыми тюками изданий «Сельского вестника».
Я постучал в первую дверь направо и услыхал знакомый голос Константина Степановича: «Войдите». Кроме него тут находился недавно приехавший из Москвы М. С. Ольминский. Я передал им рукопись. Тов. Еремеев рассказал, что только что получена статья Максима Горького, но ее абсолютно нельзя печатать, так как от начала до конца она проникнута густым пессимистическим настроением по поводу разрушений и убийств. Я выразил нескрываемое удивление, что такой крупнейший художник, как М. Горький, не сумел найти нужных слов и де увидел в революции ничего иного, кроме некультурности русского народа и разрушительной стихии[34].
Эти упадочные настроения демократической интеллигенции, оглушенной колоссальным размахом массовой революции, нашли впоследствии рельефное отражение в газете «Новая жизнь». В статье Горького уже скрывалась в зародыше будущая идеология «новожизненства»[35]. Конечно, его статья не была напечатана.
Однажды я застал в редакционной комнате товарищей Еремеева и Молотова. «Не хотите ли поехать для работы в Кронштадт?» — встретили они меня вопросом. «Здесь недавно были кронштадтцы, — пояснил тов. Молотов, — они просят дать им хоть одного литератора для редактирования местного партийного органа «Голос правды»[36]. В частности, называли вашу фамилию». Я ответил полным согласием. «Но только если ехать, то нужно немедленно, — прибавил тов. Еремеев, — они очень просили, так как находятся в затруднительном положении. Влияние нашей партии в Кронштадте растет, а закреплять его некому, так как газета не может быть как следует поставлена из-за отсутствия литературных сил».
17 марта я уже ехал по Балтийской дороге в Ораниенбаум. Поезд был переполнен офицерами, в бурные дни бежавшими из Кронштадта и теперь постепенно возвращавшимися к своим частям. Их разговор вращался вокруг недавних кронштадтских убийств. По их словам выходило так, что гнев толпы обрушился на совершенно неповинных лиц. Главная вина за эти стихийные расправы над офицерами возлагалась, разумеется, на матросов. Наряду с непримиримым озлоблением офицеры проявляли шкурный страх за ожидающую их судьбу. «Да, не хочется умирать, — сформулировал их общие мысли одна молодой поручик, — любопытно бы досмотреть на новую Россию».
Кстати, об этих убийствах. Буржуазные газеты с бешеным ожесточением приписывали расстрелы кронштадтских офицеров нашей партии, в частности, возлагали ответственность на меня. Но я приехал в Кронштадт уже после того, как закончилась полоса стихийных расправ. Что касается нашей партии, то она, едва лишь овладев кронштадтскими массами, немедленно повела энергичную борьбу с самосудами.
Расстрелы офицеров, происходившие в первых числах, марта, носили абсолютно стихийный характер, и к ним наша партия ни с какой стороны не причастна.
Но когда впоследствии, находясь в Кронштадте, я пытался выяснить происхождение и природу этих так называемых «эксцессов», вызвавших всеобщее возмущение буржуазии наряду с полным равнодушием рабочего класса, то я пришел к определенному выводу, что эти расстрелы совершенно не вылились в форму «погрома» и поголовного истребления офицерства, как пыталась изобразить дело буржуазия. Матросы, солдаты и рабочие Кронштадта, вырвавшись на простор, мстили за свои вековые унижения и обиды. Но достойно удивления, что это никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары. От стихийного гнева толпы пострадали только те офицеры, которые прославились наиболее зверским и несправедливым обращением с подчиненными им матросско-солдатскими массами.
В первый же день революции был убит адмирал Вирен, стяжавший себе во всем флоте репутацию человека— зверя… Вся его система была построена на суровых репрессиях и на издевательстве над человеческой личностью солдата и матроса. Неудивительно, что всеобщая ненависть, которую он посеял, прорвалась при первом удобном случае.
Ознакомительная версия.
