Мне лично эти полеты дали очень многое. По своим условиям они были близки к полетам на далеком Севере и еще более подготовили меня к работе в качестве полярного летчика.
* * *
В начале 1933 года мне был поручен ответственный дальний полет по маршруту Москва – Петропавловск-на-Камчатке – Москва.
В кратчайший срок я должен был доставить срочный груз в Хабаровск, Охотск, Петропавловск-на-Камчатке и другие пункты, а также и захватить оттуда почту в Москву. Помимо этого, нужно было испытать на дальность и быстроту самолет «П-5» в тяжелых зимних условиях, определить конструктивные требования к почтовому и пассажирскому самолетам, совершающим зимние рейсы, и обследовать районы намеченного маршрута.
Ночью мы вылетели с бортмехаником Серегиным, имея на борту запас бензина до Свердловска и около ста килограммов груза.
Через восемь часов мы благополучно опустились на свердловском аэродроме. Начальник аэропорта, зная, что перелет скоростной, заранее все подготовил.
– Когда вы думаете вылететь?-спросил он.-Мы можем выпустить вас хоть через полчаса.
Его сообщение было так соблазнительно, что я, не задумываясь, ответил:
– А вот позавтракаем и отправимся!
Так мы и сделали. Машина была заправлена. До Новосибирска решили итти без посадки.
Из Свердловска сообщили в Омск, что мы находимся в пути. Омск должен был запросить Новосибирск о погоде и в случае, если она благоприятствует, выложить нам знаки пролета.
Подлетая к Омску, я увидел на аэродроме две длинные световые полосы. Это означало, что путь до Новосибирска открыт, погода хорошая. Я обрадовался: «За одни день пройдем три тысячи километров!» Только я это подумал, как вдруг меня обдало паром. Паровое облако, окружившее самолет, закрыло землю…
В моторе закипела вода. Чтобы он не сгорел, я выключил его. Когда пар немного рассеялся и улучшилась видимость, я стал планировать. Хорошо, что это случилось около аэродрома.
Первое, что я попросил сделать в Омске, - это сменить шланг, явившийся причиной нашей посадки, и налить воды в мотор.
– Пожалуйста, - сказал я начальнику аэропорта, – сделайте это сейчас и сразу же запускайте мотор. А я немного отдохну. За день мы пролетели две с половиной тысячи километров.
Начальник обещал все сделать. Я прошел в летную комнату и уснул.
Часа через два просыпаюсь и спрашиваю у механика:
– Ну что, все готово? Можно лететь?
– Куда там!-хмуро отвечает Серегин.-Еще не запускали…
Я побежал на аэродром. Человек тридцать рабочих тащили наш самолет к ангару. После этого прошло еще часа полтора. Мотор окончательно застыл. Нужна была горячая вода. Вижу, таскают воду к соседнему самолету. Спрашиваю:
– Почему мне не приносят воды?
– Нальем воду в тот, а потом в ваш.
– Но ведь вы знаете, что моя машина находится в скоростном перелете, - обслужите меня в первую очередь!
– Раз мы другой самолет раньше начали обслуживать, так уж и кончим…
Свой мотор они так и не запустили. Я совсем разнервничался, подбегая к каждому и требуя помощи. Наконец, после долгой суеты все было сделано. Вместо часа мы пробыли в Омске двадцать два часа.
Путь до Новосибирска оказался довольно трудным. Пока мы сидели в Омске, погода изменилась, начался снегопад.
В Новосибирске, Красноярске, а затем в Иркутске мы слышали одну и ту же фразу:
– Лучше бы вам лететь вчера, погода начинает портиться!
Эти слова, конечно, подгоняли нас. Больше всего меня интересовало состояние погоды на Байкале, так как это был самый опасный участок перелета. Но метеоролог в Иркутске успокоил меня: над озером стоит безоблачная погода.
Мы поспешили покинуть Иркутск. Когда я взял направление на Байкал, с правой стороны виднелась река Ангара.
На великое сибирское озеро я вышел за три-четыре километра левее устья Ангары. Посмотрел на высотомер – восемьсот метров. Стал пересекать Байкал по компасу.
Видимость была хорошей. Берег, который я только что перелетел, резко выделялся своими возвышенностями.
Через несколько минут самолет сильно качнуло. Я подумал, что близок противоположный берег. Повернул налево. С правой стороны открылась большая, ярко освещенная станция – последнее, что я запомнил из полета через Байкал…
Это происходило ночью тринадцатого февраля, а утром шестнадцатого февраля я очнулся с забинтованной головой.
– Что случилось? Где я нахожусь?..
Мне ответила больничная сестра:
– Вы потерпели аварию на Байкале и находитесь в верхнеудинской железнодорожной больнице.
Спросил о Серегине. Мне сказали, что он здесь же.
Я продиктовал сестре телеграмму: «Потерпел аварию на Байкале. Получил незначительное ранение. Прошу дать распоряжение иркутскому управлению о выделении мне самолета для продолжения полета на Камчатку». Сестра записала телеграмму, но, конечно, не отправила ее. Она знала, что иногда люди после сильного шока не чувствуют острой боли и не сознают тяжести своего положения.
Вот что потом рассказала мне сестра:
– Четырнадцатого февраля, в два часа ночи, вы были доставлены в нашу больницу в полусознательном состоянии. Доктор приказал раздеть вас. «Что вы делаете»? – спросили вы, - мне ведь нужно лететь!»-«Сейчас переоденем и полетите». Вы поверили.
На вопросы вы отвечали вполне сознательно, но все же спутали свою фамилию с фамилией механика и назвали себя Серегиным. Потом поправились и сказали, что вы – Водопьянов. Подробно рассказали о себе и сообщили вашу должность.
Врачи обнаружили ряд рваных ран на голове, из которых четыре были весьма серьезными, перелом нижней челюсти в области подбородка, семь выбитых зубов и большую рану на подбородке. Надбровные дуги были порезаны, видимо, очками, разбитыми во время аварии. Обе брови глубоко рассечены. Еще глубже была рана на переносице…
Позже, когда меня уже перевезли в Москву и положили в Протезный институт на «полный капитальный ремонт», я узнал о своей аварии более подробно.
Из материалов аварийной комиссии было видно, что, упав на Байкале, самолет сначала коснулся льда носками лыж и пропеллером. Это говорит о том, что самолет шел к земле под большим углом. После этого ломающийся самолет прочертил след длиной около двадцати метров.
От сильного удара меня выбросило из кабины на неровный лед. Мороз остановил кровотечение и привел меня в неполное сознание. Предполагалось, что я встал, подошел к самолету, вытащил из-под обломков своего бортмеханика, оттащил его от машины и усадил на льду.
В восемь часов утра работники железнодорожной станции Мысовая заметили меня бродившим около самолета. Мое лицо было окровавлено, а руки обморожены. Когда я увидел подходивших ко мне людей, то попросил развести огонь и дать мне папиросу. Получив папиросу, я положил ее в карман и попросил другую. Эту я тоже положил в карман, а затем потерял сознание.
