Другое дело, когда император Николай Второй уволил в отставку министра путей сообщения Кривошеина и назначил на его место князя Хилкова. Совсем другое дело. Что и говорить, Кривошеин — умный, деловой человек, но своего дела не знал, а потому им и не занимался. Но зато преуспел во всяких злоупотреблениях и нарушениях… Как дорвутся до власти, сразу начинают разводить различные грандеры… Почему чуть ли не каждый министр, достигший власти, начинает расходовать казенные деньги на устройство роскоши в казенной квартире? Зачем этому Кривошеину понадобилось соседнюю квартиру, принадлежавшую товарищу министра, превращать в домашнюю церковь, содержать целый штат обслуживающего церковь персонала, и все это, конечно, за счет казны? Это еще полбеды… А вот почему он шел на всяческие злоупотребления? Совершенно непонятно… Ох, корыстолюбцы… Шел даже на то, что ставил из своих имений на железные дороги шпалы по особо благоприятным ценам… И даже добился сооружения одной железной дороги, правда, говорят, маленькой, которая прошла через его имение. Куда же это годится?! Делец, делец большой руки, то купит имение, то продаст… Нет, нельзя было его терпеть на посту министра… Как же было не представить доклада государю императору… Вот и нет Кривошеина…
Тертий Иванович занимал пост государственного контролера, пост не самый важный в государстве, а между тем его влияние было довольно внушительным, и не только на дела контроля над всеми государственными, экономическими и хозяйственными функциями государства. Часто вмешивался он в решение церковных и даже литературных дел. Как человек неглупый, цельный по своим нравственным воззрениям, истинный русский патриот, он порой тяготился своим положением второстепенного государственного деятеля и выходил за рамки тех дел, которыми он должен был заниматься. Человек неподкупной честности, верный интересам своей страны, Тертий Иванович был во всем, даже в мелочах, прямодушен и благороден. Рассказывали, как Тертий Иванович упрямо отстаивал свои убеждения в споре со всесильным Победоносцевым. Сейчас этот спор выглядит наивным и вроде бы смешным: Филиппов признавал главой Православной Церкви константинопольского патриарха, а Победоносцев допускал самостоятельность болгарской Церкви, как и было на самом деле. И на этой почве возникла откровенная вражда между этими крупными государственными деятелями: Тертий Иванович отыскивал в Победоносцеве всяческие слабости, называл его «критиканом», лишенным положительного жизненного творчества, а всесильный обер-прокурор Святейшего Синода не мог без презрительной мины отзываться о своем противнике.
Но бывало и так, что Тертий Иванович все-таки шел на сближение с обер-прокурором ради того или иного дела, которое он считал справедливым. Услышал он, что Победоносцев хочет назначить товарищем обер-прокурора попечителя Рижского учебного округа Лавровского, которого Тертий Иванович знал как мерзавца и негодяя, смирился и поехал к Победоносцеву, чтобы отговорить его от этого несправедливого назначения.
Победоносцев внимательно выслушал Филиппова и неожиданно для него сказал:
— Ну а если бы я назначил его, так что же из этого?
— Да помилуйте, Константин Петрович, ведь Лавровский — подлец!
Победоносцев с откровенным удивлением посмотрел на государственного контролера, который вмешивается явно не в свои дела.
— Ах, Тертий Иванович, кто ноне не подлец…
Проезжая после этого визита угол Мойки и Невского, Тертий Иванович вспомнил, что здесь живет министр финансов Сергей Юльевич Витте, и решил поделиться с ним своими впечатлениями от разговора с Победоносцевым.
Витте принял его радушно и долго смеялся, когда Тертий Иванович рассказал о своих визитах., «И этот не понимает, что нельзя подлеца сажать в товарищи обер-прокурора Святейшего Синода… Святейшее место, а подлец будет там заправлять делами… Ох, докатились…»
Витте, заметив настроение Филиппова, несклонного все это превращать в смех, в этакий пустячок, уже серьезно стал успокаивать Тертия Ивановича:
— Ну скажите, пожалуйста, Тертий Иванович, какая вам охота в это дело вмешиваться? Ведь это к государственному контролю никакого отношения не имеет…
— К государственному контролю не имеет, но имеет к делам человеческим и церковным.
Столько было всяческих громких и негромких дел, которые играли в судьбах людей решающую роль! Возвышение одних непременно становилось крушением других, тоже метивших на тот или иной государственный пост. Так, вспомнил Тертий Иванович, назначение на пост министра путей сообщения Витте много лет назад разрушило надежды Анненкова, за которого хлопотали такие высокие люди в тогдашних высших сферах, как Абаза и Нелидова, упрекавшие впоследствии Витте как похитителя лакомого кусочка. А как же можно было назначать Анненкова? Ведь он готов был отдать Сибирскую дорогу французской компании, и хорошо, что довелось сказать тогда же государю, кто стоит за спиной французов… Если бы Анненков стал министром, кто знает, как бы получилось с Сибирской дорогой… Было бы непростительным грехом перед Россией… И Абаза поддерживал намерение Анненкова о передаче Сибирской дороги французам, видимо, не бескорыстно…
Сколько возникало в памяти Тертия Ивановича скандальных дел…
Кто не знает, что Вышнеградский берет взятки? Его состояние было что-то около миллиона, а за пять лет пребывания на посту министра финансов оно удвоилось… Может, эти разговоры и неверны, впрочем, при таких нравах все может быть… А Кривошеин, Дурново и генерал Рихтер?.. Как они все связаны системой перекрестных адюльтеров! Поневоле тянут друг друга наверх… Сколько грязи нас окружает… Взять хотя бы князя Мещерского. Ужаснейший человек, негодяй, а кому хочешь в душу влезет. Как только человек входит в силу, Мещерский тут как тут, поет дифирамбы этому человеку, пролезает к нему в доверие, добивается от него желаемого. Но уж если, не дай Бог, этот власть имущий скатывается со своего верхнего этажа, то тут уж не жди от Мещерского пощады, ушаты помоев выльет на этого бедолагу… Негодяй, ох негодяй. Как только таких людей земля выносит…
Тертий Иванович, честнейший человек, глубоко переживал бесстыдство светской власти. Много лет он прослужил в Синоде, но и там творились неладные и бесчестные дела. Одно оставалось ему в утешение: с детства он полюбил народные песни и сам, обладая хорошим голосом, любил исполнять их. В молодости вошел в редакцию «Москвитянина», подружился с Островским, Аполлоном Григорьевым, был вхож в литературную и театральную среду того времени, и с тех пор именно это всегда оставалось для него самым близким.
