которая никогда не бывала в Бессарабии, и свадьба у них получилась более чем скромная, просто полуподпольная. Кстати сказать, памятуя рассказы о любвеобильности Григория Ивановича в молодые годы, трудно отделаться от мысли, что должна была быть у него зазноба и в Ганчештах, но выяснить мы это, вероятно, никогда не сможем. Первые пятнадцать лет после смерти Котовского его родное село было за границей, да и потом биографы не пытались искать в этом направлении, поскольку в советское время это не слишком приветствовались, да и вдова Котовского была жива. Ныне же такие поиски вряд ли имеют смысл, так как свидетелей уж точно не осталось.
Григорий Иванович хорошо знал румынский язык. В тех селах, где молдаване преобладали, они часто ассимилировали представителей других национальностей. Так, Л. С. Берг отмечал, что в родных Котовскому Ганчештах армяне перешли на румынский язык. Также омолдавилась часть украинцев, в частности, в Хотинском уезде. В то же время, на крайнем юге Бессарабии часть молдаван подверглась украинизации. Но, как отмечал Л. С. Берг, «Несмотря на то, что молдаванское население по культуре не стоит выше малорусскаго, активным элементом являются молдаване, пассивным – малорусы. В смешанных селениях сплошь и рядом попадаются малорусские семьи, где старшее поколение свободно говорит на родном языке, а младшее уже не умеет говорить, а иногда даже и не понимает. Нередко бывает трудно сказать, имеем ли мы дело с молдаванами, говорящими по-малорусски, или с малорусами, прекрасно объясняющимися по-молдавански». Григорий Иванович же всю жизнь свободно говорил и по-молдавански, и по-украински, и по-русски. Последнему способствовало то, что в Кокорозинском училище преподавание велось только на русском языке.
Котовский, как мы убедимся дальше, всю жизнь оставался приверженцем молдавской кухни. А вот религиозность основного населения Бессарабии никак не разделял, будучи атеистом, хотя и не слишком воинствующим.
После окончания сельскохозяйственного училища Котовский надеялся продолжить образование в Германии в одном из университетов. Для этого он особенно налегал в училище на немецкий язык и на агрономию. Но в 1902 году Манук-бей умер, и надежды на продолжение образования рассыпались. А иначе, вполне возможно, из Котовского получился бы толковый агроном и отличный управляющий имения. Ведь когда ему впоследствии приходилось, параллельно с бандитскими набегами и командованием кавкорпусом, приходилось выступать в роли управляющего хозяйством, им не могли нахвалиться как крупные бессарабские помещики так и большим советские начальники. После 1918 года он, наверное, остался бы в занятой румынскими войсками Бессарабии, а в 1940 году, когда сюда пришла Красная Армия, скорее всего, ушел бы за Прут вместе со своими хозяевами. И не было бы не легендарного бессарабского разбойника и не менее легендарного красного командира. Наверное, тогда бы жизнь Григория Ивановича сложилась бы куда спокойнее и благополучнее, а сам бы он прожил долгую и по-своему счастливую жизнь. Но тогда о нем не писали бы книг, не снимали фильмов, не называли бы его именем улицы и теплоходы. Никому бы он не был тогда интересен, кроме своих родных и близких. И Котовскому, видно, не суждено было умереть в своей постели. И о своей судьбе он никогда не жалел.
Так или иначе, надо было самому зарабатывать на пропитание. Но у Котовского как-то не получалось делать это честным путем, хотя даже без командировки в Германию полученное образование вполне позволяло заработать себе на хлеб с маслом.
20 декабря 1900 года, после успешного окончания училища, Григорий, как практикант, начал работать помощником управляющего в имении «Валя – Карбуна» близ станции Кайнары у молодого помещика Мечислава Скоповского, поляка по происхождению. Для того, чтобы получить полноценный диплом об окончании сельскохозяйственного училища, требовалось пройти шестимесячную практику и получить положительный отзыв от владельца имения. Но уже через два месяца молодой управляющий был изгнан из Валя-Карбуны за обольщение жены помещика. В автобиографии Котовский так объяснял свой уход от Скоповского: «…И здесь с ужасающей ясностью сталкиваюсь с огромной нищетой того, кто создает все богатства помещику, с беспросветной жизнью батрака, с его 20-часовым рабочим днем; я сталкиваюсь с батраком, у которого нет во всей его тяжелой, кошмарной жизни ни одной светлой, человеческой минуты – с одной стороны, и со сплошным праздником, полной роскошью жизни, жизни паразитов, безжалостных, беспощадных эксплуататоров – с другой». Будто бы помещик прогнал его за то, что он слишком гуманно относится к батракам, которых, правда, по 20 часов в день трудиться никто не заставлял – иначе бы они просто спали в поле. Однако, учитывая, что некоторое время спустя Котовский оказался в имении того же Скоповского, вряд ли тот подозревал его в излишней симпатии к батракам за счет помещичьих интересов. К тому же у нас есть полицейские материалы «разбойничьего» периода биографии Котовского. Тогда он в свободное от налетов время по подложным документам работал управляющим у разных помещиков, и все они подтвердили, что свои обязанности он исполнял образцово, всячески блюдя хозяйский интерес. Вряд ли он проявлял какое-то особое человеколюбие к крестьянам и в начале своей карьеры.
После фиаско в «Валя-Карбуне» Котовский устроился в помощники управляющего имения Максимовка Одесского уезда, принадлежащего помещику Якунину, но опять был изгнан за хищение 200 рублей хозяйских денег. По этой причине Котовский так и не закончил 6-месячную практику и не получил ни положительных отзывов помещиков, ни документов об окончании училища.
В начале 1902 года наш герой вновь вернулся к помещику Скоповскому, который за это время развелся с женой и, за устранением предмета раздора, готов был простить Котовского. Может быть, за него успел похлопотать незадолго до смерти влиятельный в губернии Манук-бей. Но Григорий Иванович щедро отблагодарил помещика за доброту. Он опять похитил 77 рублей денег, вырученных от продажи свиней, и сбежал. По версии, придуманной впоследствии Котовским, конфликт со Скоповским вышел из-за того, что помещик не хотел платить жалованье батракам, а помощник управляющего вступился за них. В ответ слуги помещика избили Григория Ивановича, связали его и бросили умирать в поле на февральском ветру, да он чудесным образом развязался. Очень это напоминает историю с украинским гетманом Мазепой в одноименной поэме Байрона. Там героя его враг – польский магнат вообще привязал к необъезженной лошади, правда, причиной столь суровой кары была ревность. Вероятно, к тому времени, когда Котовский сбежал от Скоповского, Григорий (Фейрит) Иванович Манук-бей, полный тезка и покровитель нашего героя, уже умер в Париже, завещав все свое огромное состояние на помощь Лазаревскому институту восточных языков в Москве и на другие благотворительные проекты. Интересно, что в советское время Лазаревский институт превратился в Московский Институт востоковедения А сын Григория Котовского Григорий Григорьевич стал востоковедом, доктором исторических наук, профессором, крупным специалист ом по истории Индии. После смерти своеого покровителя юный практикант, поняв, что университет в Германии ему больше не светит, решил пуститься во все тяжкие. Эх, если бы Манук-бей догадался бы оставить хотя бы малую толику состояния завещать своему крестнику, судьба Григория Котовского и история Юга России, возможно, сложились бы иначе.
Советский биограф Котовского Владимир Шмерлинг контаминировал два периода работы Котовского у Скоповского в один и нарисовал героико-романтическую картину их ссоры, ничего общего с действительностью не имеющую: «Как-то зимой Скоповский приехал в имение. Помещик был не в духе, вероятно, после большого проигрыша. Он ходил по имению и ко всему придирался. В казарме он застал отдыхающих рабочих.
– Я не потерплю у себя дармоедов! – рассвирепел Скоповский. Пинком ноги он поднял одного из лежавших, а когда тот вытянулся перед ним, схватил его за рубаху, начал трясти и бить хлыстом.
– Как вы смеете так обращаться с людьми?! – чуть заикаясь, заговорил Котовский.
Скоповский гневно посмотрел на Котовского (он не привык к возражениям), взмахнул хлыстом и ударил практиканта по щеке.
– Бунтовщик, ты будешь народ бунтовать?!
Удар помещичьего хлыста разъярил Котовского. Не помня себя, он схватил Скоповского, поднял его и с размаху выбросил в открытое окно. На Григория накинулись слуги помещика и начали избивать дубинками и плетками; одолев его, они связали Котовского и бросили в сарай. Потом к сараю подъехала подвода. Приказчик повез Котовского в степь. Григорий просил развязать ему руки и ноги, но приказчик не соглашался: барин приказал сбросить практиканта связанным, не доезжая верст пять до станции.
Приказчик выполнил приказание помещика. Оставленный в степи раздетым, без пальто, Котовский долго ползал по снегу, пока ему не удалось разорвать веревки. Он весь горел возмущением и обидой; он не ожидал такого дикого произвола, такой несправедливости. Он шел по степи и мысленно произносил слова клятвы: отомстить за все Скоповскому и другие помещикам-извергам.
Скоповский же не успокоился. После случившегося он долгое время ходил в кровоподтеках и пластырях. Горя местью,
