История эта также подтверждает то, что холм Святой Женевьевы действительно обрел некую притягательную силу, заставлявшую школяров устремляться к его вершине. Прежде в разнообразных документах, дошедших до нас от той далекой эпохи и позволяющих судить о развитии города и общества, встречались упоминания лишь о виноградниках или полях; они простирались повсюду: и вокруг церкви Нотр-Дам-де-Шан, и у Сент-Этьен-де-Грез (маленькой церквушки во славу Святого Стефана, ныне не существующей, что стояла на том месте, от которого на равном расстоянии сейчас возвышаются здания юридического факультета Сорбонны и лицея Людовика Великого), и вокруг Дворца терм, и вокруг самой церкви Святой Женевьевы; крохотные поселения существовали тогда только вокруг церквей Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Медар и Сен-Марсель. При каждом аббатстве имелась школа или школы, так что эти поселения представляли собой «зародыши» очагов студенчества, но только великий «взлет» школы на холме Святой Женевьевы положил начало росту «левого берега», то есть той части Парижа, где впоследствии сосредоточилась его интеллектуальная жизнь, «берега интеллектуального», как бы противопоставившего себя берегу правому, куда уже в тот период устремлялись торговцы, привлеченные удобным песчаным берегом, к нему могли легко приставать торговые суда, как раз чуть ниже того места, где стояла церковь Сен-Жерве. Именно в XII веке складывается и определяется облик Парижа, именно тогда появляется знаменитое «Чрево» — прославленный рынок, именно тогда он «обосновывается» как раз в том месте, на котором просуществует до наших дней; именно тогда на склонах холма Святой Женевьевы начали вырубать виноградные лозы, чтобы приступить к постройке домов, в которых скоро поселятся преподаватели и школяры, а впоследствии — студенты Парижского университета, и можно смело утверждать, что в определенной мере своим преображением Париж обязан мэтру Абеляру и его успехам в обучении молодежи.
«В то время, когда происходили все эти события, Люция, моя любящая мать, настоятельно попросила меня не замедлить вернуться на родину, в Бретань. Беренгарий, отец мой, постригся в монахи, и она приготовлялась поступить точно так же». Итак, Абеляр вернулся в Пале, где он и пробыл столько, сколько требовалось для того, чтобы присутствовать на церемонии пострига матери и уладить все семейные дела, ведь он был старшим сыном. Уход в монастырь был в то время делом обычным, ибо многие люди, достигнув определенного возраста, про который мы бы сейчас сказали, что пора выходить на пенсию или отправляться на покой, принимали решение удалиться от мира и закончить свои дни в молитвах, в тиши и уединении монастырских стен.
Но Абеляр не мог долго жить вдали от Парижа. Исполнив свой долг старшего сына и главы семьи, он торопился вернуться «во Францию». Францией называли тогда то, что было ее сердцем, ее центром, королевский домен — Иль-де-Франс. И вот здесь нас ожидает новый сюрприз, преподнесенный магистром Абеляром: можно было с полным основанием ожидать, что он возобновит чтение лекций по диалектике или по риторике на холме Святой Женевьевы. Но нет, он изменил направление поисков, решил заняться изучением «божественности», изучением того, что именуют «Sacra pagina»,[15] а мы называем теологией, или богословием. Абеляр тотчас же называет причину подобного решения: «Гийом, преподававший богословие на протяжении некоторого времени, начал уже обретать известность в этой области, утвердившись на престоле епископа Шалонского». Пожалуй, можно задаться вопросом, не продиктованы ли резкие последовательные смены направлений поисков Абеляра желанием вступить в состязание с тем, кто был когда-то его учителем. Правда, следует признать, что в тот период богословие почиталось как завершающий этап исследований, как венец изучения светских, мирских областей знания; после штудирования свободных искусств переходили к постижению науки наук; таков был нормальный (но вовсе не обязательный) путь преподавателя; мы можем обнаружить в поведении Абеляра черту, характерную для его эпохи, и проявляется она в той легкости, с которой Абеляр, уже будучи преподавателем с именем в одной из областей знания, вновь сам становился учеником и осваивал другую область.
Гийом из Шампо «прежде прошел курс обучения на уроках Ансельма Ланского, считавшегося в то время самым большим авторитетом в области богословия». И вот Абеляр стал учеником Ансельма, он провел в Лане на зеленом холме, весьма почитаемом в народе и сохранившем некий ореол бывшей столицы королевства, несколько месяцев. Вплоть до наших дней в библиотеках можно обнаружить многочисленные свидетельства великой жизненной силы, которой обладали тамошние школы, и свидетельствами этими будут служить многочисленные манускрипты, посвященные в основном различным направлениям и ответвлениям богословия, манускрипты, написанные учениками и учителями школы собора Ланской Богоматери (Нотр-Дам-де-Лан).
В то время, когда Абеляр прибыл в Лан, там было очень неспокойно. В 1112 году Лан буквально потрясла настоящая городская революция, о которой некий свидетель тех событий, а именно монах Гвиберт Ножанский оставил очень живое и красочное повествование. Власть над городом частично находилась в руках короля Франции, а частично — в руках местного епископа. И вот случилось так, что в 1106 году место епископа в Лане занял некий Годри,[16] человек во многих отношениях недостойный столь высокой чести, причем он едва ли не захватил епископство силой, не приняв пострига и еще не будучи официально возведен в сей высокий сан. Очень быстро Годри восстановил против себя все население Лана. Горожане объединились в коммуну, епископ воспротивился созданию коммуны в подвластном ему городе — и тогда в городе начались бунты, переросшие в восстание; огню были преданы собор и дом епископа, а вместе с ними заполыхал и целый городской квартал; Годри, которого бунтовщики обнаружили в подземелье его дома, был убит на месте.
Только один человек имел достаточно влияния на восставших горожан и убедил их должным образом по христианскому обычаю предать земле останки убитого епископа, и этим человеком был глава школы при кафедральном соборе Ансельм; кстати, за шесть лет до тех событий он также в одиночестве выступил против кандидатуры Годри, претендовавшего на место епископа Лана. Он и его брат Рауль, тоже преподававший в школах при кафедральном соборе, пользовались тогда огромной известностью, вернее, славой; школяров в связи с этим в Лане было столь великое множество, что там ощущался настоящий «жилищный кризис»; так, сохранилось письмо одного клирика-итальянца, адресованное его соотечественнику: обитатель Лана просил своего знакомого в том случае, если тот надумает к нему присоединиться, известить его заблаговременно, до наступления зимы, иначе будет весьма затруднительно найти для него комнату даже за высокую цену.
