Красавицы беляны издали – как настоящие пароходы. Но подойдешь поближе – видишь плотно сбитые друг с другом штабеля досок.
Как ни старался маленький пароходик, как ни пыхтела, надрываясь, его машина, скорость была невелика. Много дней полз он от пристани к пристани. Закутавшись в пальто, зябко поеживаясь, Циолковский часами простаивал на палубе. Он отдыхал, наблюдая за рекой, любуясь проплывавшими перед глазами пейзажами. Особенно красиво все выглядело ночью: суда объявляли о себе друг другу светлячками сигнальных фонарей и огненной мошкарой искр, вылетавших из труб.
Вот и Рязань. Неласково приняли Циолковских родные места. То, что в Вятке казалось таким заманчивым, вблизи выглядело совсем иначе. «Я побывал в местах, где прежде жил. Все показалось очень маленьким, жалким, загрязненным. Знакомые – приземистыми и сильно постаревшими. Сады, дворы и дома уже не казались такими интересными, как прежде...» Так записал впоследствии свои рязанские впечатления Циолковский.
Разочарован был сын, не радовался и отец. Мечты не сбылись. Собственный домик с огородом оказался отставному чиновнику не по карману. Пришлось довольствоваться наемной квартирой. Ее сняли в доме Трудникова на Садовой улице. Этот дом сохранился и по сей день.
Константин Эдуардович прожил на этой квартире недолго. Как и в Вятке, он поселился отдельно от отца, сняв комнату у некоего Шапкина – поляка, вернувшегося из сибирской ссылки. Биограф Циолковского Б. Н. Воробьев сообщает, что Константин Эдуардович изучал в ту пору «Основы химии» Менделеева. Зная привычку Циолковского досконально проверять любое печатное слово, можно предположить, что изучение химии подкреплялось опытами.
Заниматься наукой в Рязани оказалось куда труднее, чем в Вятке. Не было знакомств, не нашлось и частных уроков. Снова, как за несколько лет до этого в Москве, нужда одолевает Циолковского. Но на этот раз борьба посерьезнее. Остатки сбережений, накопленных в Вятке; быстро растаяли. Случай добыть где-нибудь урок не подворачивался. И Константин Эдуардович принялся за подготовку к экзаменам на звание учителя уездной школы. Он больше не хотел зависеть от случайностей.
Дом, где получил учительское звание Циолковский, – одна из достопримечательностей Рязани. В этом большом двухэтажном здании, украшенном колоннами, размещалась 1-я губернская гимназия. В 1837 году в актовом зале В. А. Жуковский слушал стихи гимназиста Я. Полонского. Здесь учились выдающийся естествоиспытатель И. В. Мичурин, известный психиатр П. Б. Ганушкин...
Волновались экстерны отчаянно. Особенно страшным представлялся «закон божий», а он, как на грех, шел первым. Стоило провалиться – все было кончено. Тех, кто не сумел одолеть этот барьер, к дальнейшим испытаниям не допускали.
Экзаменаторы будущих учителей, уделяли «закону божьему» особенно серьезное внимание. «Мне, как самоучке, – писал Циолковский, – пришлось сдавать „полный экзамен“. Это значило, – что я должен был зубрить катехизис, богослужение... и прочие премудрости, которыми я раньше никогда не интересовался. Тяжко мне было...»
Да, положение Циолковского не из легких. Не мудрено, что он «растерялся и не мог выговорить ни слова». Его пожалели: усадили на диван, дали пятиминутный отдых. Нервное напряжение спало, и юноша ответил «без запинки». Затем Циолковский провел пробный урок в пустом классе и получил право преподавать в уездных училищах арифметику и геометрию.
В Рязани Циолковский прожил недолго – чуть более года. Но это важный этап жизни будущего ученого. И не только потому, что он сумел, наконец, получить профессию, ставшую источником существования. Именно в Рязани молодой человек приблизился к ответу на вопрос, однажды заданный самому себе: «Нельзя ли изобрести машину, чтобы подняться в небесные пространства?»
В Вятской публичной библиотеке, перед отъездом в Рязань, Циолковский изучал «Математические начала натуральной философии» Ньютона. Эта книга познакомила его с небесной механикой. В Рязани же Циолковский чертит схемы солнечной системы, старательно вырисовывая орбиты планет. Девять листков с такого рода чертежами и заметками хранятся в архиве Академии наук СССР. На одном пометка Циолковского: «8 июля 1878 г. Воскресенье. Рязань. С этого времени стал составлять астрономические чертежи».
Будущему ученому исполнился двадцать один год, когда он изобразил карту того далекого мира, дорогу в который нашел много лет спустя. Просматривая архивную папку, в которой собраны астрономические заметки молодого Циолковского, видишь первые плоды труда начинающего исследователя. Особенно примечателен лист с краткой подписью: «Начата эта таблица в 1878 году, 24 июля. Понедельник. К. Циолковский. Рязань».
Вероятно, Циолковский с большой серьезностью отнесся к составлению этой таблицы. В ней сведены воедино описания тех «островов», к которым мог направиться путешественник по «космическому морю». Таблица выглядит своеобразной анкетой целого ряда планет. Начинающий астроном заносил в ее клеточки результаты наблюдений и расчетов. Условные значки изображают разные планеты. Циолковского интересовала их плотность по сравнению с Землей, по отношению к воде. Он записывает величину притяжения массы на поверхности планеты, время обращения вокруг оси, скорость движения экваториальных точек, площадь поверхности, объем и массу небесного тела. Таблица вышла обширной. Собранные в ней сведения – бесспорное свидетельство серьезности молодого ученого. Идеи, спустя много лет озарившие мир ярким, ослепительным светом, уже зрели в его голове.
«Астрономия увлекла меня, – объяснял впоследствии свою страсть Циолковский, – потому что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и вселенную достоянием человеческого потомства».
Экзамены оттесняли на время занятия астрономией. Но вот звание учителя получено, а назначения все нет и нет. Циолковский снова углубляется в. рисунки и вычисления. Он заносит их в небольшую тетрадку. Эта тетрадка ему очень дорога. Сорок пять лет он не расстается с ней. В 1923 году, кратко прокомментировав свой юношеские эскизы и формулы, Циолковский подарил ее человеку, которого очень любил и уважал, – Якову Исидоровичу Перельману. Выглядел бесценный документ весьма неприглядно, и, словно извиняясь, Циолковский написал: «Очень грязна, потому что была в наводнении 1908 года».
Некоторые страницы «Рязанской тетради» опубликованы во втором томе Собрания сочинений Циолковского. На них рисунки и формулы. Обветшавшие листы исписаны в полном смысле слова вдоль и поперек. Однако, рассматривая рисунки, читая напечатанные рядом комментарии 1923 года, невольно поражаешься прозорливости Циолковского.
