Некоторые страницы «Рязанской тетради» опубликованы во втором томе Собрания сочинений Циолковского. На них рисунки и формулы. Обветшавшие листы исписаны в полном смысле слова вдоль и поперек. Однако, рассматривая рисунки, читая напечатанные рядом комментарии 1923 года, невольно поражаешься прозорливости Циолковского.
Предмет его размышлений обширен – явления на маятнике и качелях, в вагоне, начинающем либо оканчивающем свое движение, в пушечном ядре, где возникает «усиленная тяжесть». Его явно беспокоит вопрос, как перенесут «усиленную тяжесть» живые существа, – иначе он не нарисовал бы птичку в жерле пушки или вагончиков с людьми, движущихся и по прямой и по кривой. Мы видим на его рисунке канал, рассекающий Землю, и читаем, что «ядро падает через диаметральный земной канал и достигает центра через 20 минут. Относительная тяжесть в ядре исчезает».
Да, многие проблемы, впоследствии предмет исследования больших научно-исследовательских коллективов, набрасывались в этой неказистой тетрадке. Невесомость и перегрузка, «веретенообразная башня, висящая без опоры над планетой и не падающая благодаря центробежной силе» (в ней без труда можно узнать искусственный спутник), и «кольца, окружающие планету без атмосферы, с помощью которых можно восходить на небеса и спускаться с них, а также отправляться в космическое путешествие».
Даже сегодня, в век бурного освоения космоса, далеко не все еще успело свершиться. Так много записал в своей тетрадке молодой учитель, ожидая, пока министерство просвещения пошлет его в один из уездов Российской империи.
Просматривая листы старых рукописей, понимаешь: Циолковский видел в занебесье чудесную страну, которая манила его к себе. Вот почему одна из рязанских рукописей – маленькая, самодельная тетрадка, заполненная формулами, озаглавлена «Вопрос о вечном блаженстве», а на другой надпись: «Я вам показываю красоты рая, чтобы вы стремились к нему. Я вам говорю о будущей жизни».
Одного лишь не хватало начинающему ученому – он не видел еще того дорожного указателя, который подсказал бы путь к этой обетованной космической стране. А такой указатель существовал. Спустя много лет Циолковский прочел написанное на нем слово: «ракета».
Назначение задерживалось. И не теряя времени понапрасну, Циолковский перешел от умозрительных заключений к опытам. Он построил центробежную машину – предшественницу тех центрифуг, на которых сегодня тренируются космонавты. Три десятка лет спустя Константин Эдуардович вспомнит о своих юношеских опытах и напишет: «Я еще давно делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах. Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Помнится, вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличивал в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тогда, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».
Пройдет три четверти века. Весь мир заговорит о собаке Лайке – первой космической путешественнице. Десятки фоторепортеров и кинооператоров направят объективы своих камер на Белку и Стрелку – собак-космонавтов, впервые возвратившихся на Землю. Журналисты испишут множество бумаги, рассказывая о том, как животные помогли человеку протоптать первые тропинки в космос. Все это случится через много лет после смерти Константина Эдуардовича и обойдет газеты и журналы всего мира. Но в 1879 году мало кого интересовала судьба тараканов и цыпленка, подвергнутых Циолковским испытаниям на перегрузки. А ведь они были первыми земными существами, прошедшими предкосмическую тренировку...
Время шло. Наступило рождество 1880 года. Вскоре после него прибыло долгожданное назначение из министерства просвещения. Путь предстоял не очень дальний: Константина Эдуардовича назначили в город Боровск.
Серую заплатанную блузу, в которой сдавались экзамены, заменил вицмундир (первый и последний мундир в жизни Циолковского), сшитый по настоянию отца. К шапке пришили наушники, справили дешевенькое пальто. Собравшись в дорогу, Циолковский попрощался с отцом. На этот раз навсегда: больше им увидеться не пришлось. В том же 1880 году Эдуард Игнатьевич скончался...
Быстрые санки привезли молодого учителя к берегу Протвы, маленькой речушки, на которой стоял старинный русский город Боровск, утопавший в глубоких сугробах. Лошадь ускорила бег, учуяв близость жилья. Санки съехали вниз, пронеслись но мосту и снова взлетели в гору. Возница лихо подкатил к «номерам» – небольшой гостинице, где и заночевал приезжий.
Наутро Константин Эдуардович пошел искать квартиру. Вопреки ожиданиям найти ее оказалось не просто. Боровск населяли староверы. Из поколения в поколение крепко чтили они старинную заповедь: «С бритоусом, табачником, щепотником и всяким скобленым рылом не молись, не водись, не бранись, не дружись». «Щепотниками» называли тех, кто крестился тремя пальцами, как того требовали законы официальной религии. Старообрядцы не хотели пускать на постой человека, не исповедовавшего их веру.
После долгих скитаний Циолковский все же нашел себе жилище. Дом Евграфа Николаевича Соколова пришелся ему по душе. Он стоял далеко от центра, в низменной, предместной части города. Река, протекавшая совсем рядом, бор, живописные монастырские стены и чуть поодаль город – все радовало глаз, когда молодой учитель направлялся поутру на занятия. Квартира была просторной, чистой. Поставив кровать в большой комнате, Константин Эдуардович наслаждался обилием воздуха и света.
Вечерами вместе с хозяевами Циолковский присаживался к уютно мурлыкавшему самовару. За столом хозяйничала дочь Евграфа Николаевича Варя. В этой семье, казавшейся особенно симпатичной рядом с суровыми старообрядцами, Циолковский почувствовал себя легко и свободно. От его обычной стеснительности не осталось и следа.
Жили Соколовы небогато. Евграф Николаевич был священником единоверческой церкви. Служба в такой церкви шла по старопечатным книгам. В иерархическом же подчинении это была самая заурядная церквушка, одна из сотен тысяч, насчитывавшихся на Руси.
Вероятно, единоверие вполне устраивало церковное начальство. Что же касается старообрядцев, они не были большими охотниками компромиссов. Обилием паствы боровский священник похвастаться не мог. Отсюда его бедность, привычка, по-мужицки поплевав на ладони, повозиться на огороде. Отсюда и квартирант.
– А почему в Боровске так много староверов? – недоумевал Циолковский.
– Э, батенька!..
