В Трухильо нет гавани, как например, в Тампе или Чарлстоне. Тяжелые, глубоко сидящие корабли должны бросать якорь за милю от берега. Их нагружают в море. Легкие плоскодонные лодки подвозят к ним тугие, скрипучие, желто-зеленые связки бананов, ящики с апельсинами и сложенные пирамидами ананасы. Да и эти фруктовые пароходы заглядывают сюда от случая к случаю. Регулярных рейсов здесь нет. Поэтому Билл чаще всего любовался косыми рыбачьими парусами и наблюдал, с каким непринужденным уменьем карибы проводят свои лодки через белую кипень прибрежных бурунов.
После обеда Билл доставал у консула свежие газеты и, сидя на крыльце под пальмовым навесом, просматривал их. Иногда он купался, стирал свой белый полотняный костюм и раскладывал его сушиться на горячем песке.
Однажды на внешнем рейде встал небольшой грузовик по имени «Елена». На подошедшей к берегу шлюпке стояло несколько бочонков для воды и среди них — странного вида человек в потрепанной фрачной паре и с цилиндром без донышка на ярко-рыжих волосах. Незнакомец послонялся по берегу, попытался что-то спросить у карибов и, получив обычное «Non, senor», вдруг заметил красные полосы американского флага и, довольно сильно пошатываясь, направился прямо к консульству.
Билл отложил газеты и с любопытством посмотрел на приезжего.
— Послушайте, мистер, где здесь можно выпить? Я, понимаете ли, несколько дней подряд наливался брэнди «Хеннесси три звездочки», и глотка у меня сейчас, как пергамент. Необходимо что-нибудь полегче.
— Чудеснейший юго-западный «гризер»! У Билла даже дух захватило от этих слов. Никто нигде в мире не построит так фразу, только житель Техаса способен на такое чудо. Можно сказать — земляк. Вот это удача!
Едва сдерживая радость, Билл встал и спросил:
— Вам когда-нибудь приходилось пить пулькэ?
— Это что-то мексиканское, э? — спросил незнакомец. — Простите, а вы не американский консул?
— О нет! — улыбнулся Билл. — Я здесь случайный гость.
— Ваш костюм…
Билл посмотрел на свои белые полотняные брюки, которые ему вчера удалось неплохо отгладить, и покачал головой.
— Да, брюки… Но мне пока что приходится играть роль Момуса и развлекать новоприбывших.
Незнакомец нашелся сразу:
— Это, наверное, очень трудно и накладно?
«Молодец», — подумал Билл и серьезно ответил:
О нет. Вы — первый клиент со дня моего приезда. Оба расхохотались.
— Ну что ж, — сказал незнакомец. — Отдаю себя в руки Момуса.
«Он из интеллигентной семьи», — подумал Билл, подхватил приезжего под руку и повел его вверх по улице к маленькой глинобитной эстанции.
Они вошли в полутемную распивочную. Внутри пахло потом, скисшим вином и прогорклым салом. У дверей сладко спал пьяный кариб. Двое белых криминальной внешности упражнялись на бильярде.
— Райская страна, — сказал Билл. — Здесь хорошо тем, кто не хочет работать. Банан или апельсин на завтрак всег да найдется, а выпивкой угостит любой, даже незнакомый. Люди здесь сентиментальны от жары.
Он заказал два стакана пулькэ.
— В общем, страну разворовывают все, кому не лень. Только бедные карибы по своей детской наивности не занимаются этим. А теперь, сэр, простите меня. Что заставило вас пуститься в дорогу с такой поспешностью? — он кивнул на фрак незнакомца и на раздавленный цилиндр.
Приезжий попытался подтянуть манишку, потом хитро подмигнул и ответил:
— Наверное, то же самое, что и вас.
Так встретился он с Элем Дженнингсом, человеком, о котором месяц назад прокричали все газеты Южных штатов.
Может быть, просматривая в редакции «Хьюстон Пост» свежие выпуски, он, в числе прочих скандальных происшествий, прочитал и сообщение о налете на поезд Санта-Фэ.
«Предводительствует шайкой, — писал репортер, — невысокий, веснушчатый человек с кривыми ногами и рыжими волосами. Ему около тридцати пяти лет, и если он в кого-нибудь стреляет из револьвера, то обязательно попадает. Зовут его Элем Дженнингсом. Ранее этой шайкой был ограблен экспресс МКТ…»
Но вряд ли он обратил тогда внимание на эту заметку. Просто скользнул глазами и сейчас же забыл. У него были свои заботы, свои волнения. Только некоторое время спустя он узнал, с кем свел его случай.
А сейчас, заказав по второй порции пулькэ, он спросил:
— Что вы хотите делать дальше?
— Прежде всего — снять с парохода Франка, моего брата. Мы приехали вместе.
— Так мы и сделаем, — сказал Билл.
— Он снова подхватил незнакомца под руку и, когда они вышли из эстанции, наклонился к нему:
— Вас, вероятно, интересует, кто я и почему я здесь?
— Нисколько! — тактично возразил Эль. — На моей родине никто не интересуется ни именем человека, ни его прошлым. Человек оценивается по его делам.
— Благодарю вас, — сказал Билл. Он прищурился. — Вы очень похожи на одного моего знакомого. Военного. Можно я буду называть вас полковником? А меня вы можете звать Биллом. Мне это будет приятно.
— Идет! — сказал Эль и пожал ему руку.
Франк был благополучно снят с парохода, и все трое принялись обсуждать, чем можно заняться в Трухильо.
Предупреждаю, господа: у меня в кармане только два доллара, — заявил Билл.
Не беда! — сказал Эль. — У нас есть кое-какой начальный капитал. Не так много, тысяч тридцать, но вы можете распоряжаться одной третью как вам будет угодно.
Ночевали на задней веранде консульства, на одеялах, где-то раздобытых Биллом.
Следующее утро началось в эстанции. Эль заплатил хозяину за полдня и приказал никого не пускать в распивочную.
Сидели в дальнем от стойки углу, и Дженнингс рассказывал.
— Наш старик, Джон Дженнингс, — прокурор округа Мариентаун, штат Иллинойс. Уж и не знаю, жив ли он сейчас. Давно я там не был. Мать умерла, когда мне стукнуло семь. А у отца никогда не было времени, чтобы присмотреть за нами. Он возглавлял сессию выездного суда и не бывал дома по нескольку недель. Мы с Франком были младшими в семье и росли заброшенными, точно пара собачонок. Шатались по глухим переулкам, ютились под крышей товарного склада и зарабатывали на пропитание тем, что собирали уголь на песчаных отмелях реки Огайо. Продавали мы его по десять центов за бушель. Иногда удавалось выручить пятнадцать центов за два дня. Тогда мы обжирались сладостями. Хорошее было время, правда, Франк?
Франк кивнул и налил себе пулькэ.
— Мы почти никогда не обедали. Так, перехватывали, что под руку попадется. Никто о нас не заботился, никто не говорил нам, что можно делать и чего нельзя. У нас был свой собственный кодекс законов. Кодекс волчат.
