Манифестом 17 октября 1905 г. подданные империи получили от царя дар свободы, но не захотели или не смогли понять, что свобода предполагает не только самостоятельность решения, но и ответственность перед собой и перед своими потомками за свой выбор. Проблема падения монархии в России как раз и заключается в том, что ее подданные безумно распорядились царским даром, измельчали духом, вместо осознания собственной ответственности отреклись от присяги, вместо покаяния и молитвы предпочли объявить виновником всех бед последнего русского царя (курсив мой. – Д.С. ). И он не стал сопротивляться, как всемогущий Христос, предавший Себя на распятие.
В октябре 1905 г. после подписания Николаем II Манифеста о даровании свобод архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) обратится к пастве с апологией правящего царя. Государь, говорил владыка, оказал доверие «к доброму сердцу и к разуму русского населения, и вот оно, не освоившись с новыми порядками жизни, теперь повсеместно бушует. Не наше дело обсуждать, насколько подходят сии порядки к современной России, ибо говорю вам о Царе-человеке и христианине, а не о делах государственных; но ясно для меня то, – отмечал владыка Антоний, – что дух нашего государя не склонен требовать послушания за страх, но за совесть, что, имея свою душу чистую, он верит и в других людей и поступает согласно такому доверию»[82].
Эта царская любовь побуждала к ответному отклику добрые и любящие сердца. Среди немногих, кто откликнулся на нее, был и Петр Аркадьевич Столыпин. Никогда, ни при каких обстоятельствах не позволил он себе ни единого едкого слова в адрес монарха. «Столыпин в противоположность многим другим министрам, – свидетельствовал лидер партии октябристов А.И. Гучков, – всячески оберегал личность Государя. (…) Даже в наших дружеских беседах он никогда не позволял себе слова осуждения по отношению к Государю. Никогда не передавал никаких фактов, могущих характеризовать его с дурной стороны. Наоборот, он часто свои собственные хорошие действия приписывал Государю и всячески старался сделать его популярным»[83]. Такое же отношение к Столыпину было и у царя[84]. Император со многими министрами обходился с уважением, даже с теми, кто показал свою неспособность к добросовестному исполнению порученных дел. Но Столыпин вызывал у него целую гамму новых чувств – царь впервые встретил духовно проницательного человека, могущего правильно воспринять и творчески реализовать его сокровенные государственные мысли и желания. Отсюда и то «исключительное доверие», которым одарил царь Столыпина.
Что помогло установлению таких отношений? Ответ надо искать не в психологическом сходстве, здесь мы скорее найдем больше различий и индивидуальных черт, а на духовном уровне, в общности религиозных чувств и переживаний. Люди сходного религиозного устроения смотрят друг на друга в ином – божественном – свете, который, как сказано в Евангелии, и «во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5). Этот божественный свет для Столыпина и государя существовал не сам в себе, а струился во внешний мир, освещая путь его спасения и преображения.
«Мы находимся в полной революции при дезорганизации всего управления страной: в том главная опасность, – писал в октябре 1905 г. Николай II матери. – Но милосердный Бог нам поможет; я чувствую в себе Его поддержку, какую-то силу, которая меня подбадривает и не дает падать духом!»[85] Через два месяца после подавления Декабрьского вооруженного восстания в Москве царь произнесет для многих тогда загадочную фразу: «Скоро, скоро воссияет Солнце Правды (так называют Иисуса Христа. – Д.С. ) над землею Русской, и тогда все сомнения исчезнут»[86].
«…Человеческих сил тут мало, – писал Столыпин супруге после назначения министром внутренних дел, – нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что Он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне. Я чувствую, что Он не оставляет меня, чувствую по тому спокойствию, которое меня не покидает»[87].
Русский философ Иван Ильин писал, что Православная церковь «призвана отпускать людей в мир для мирского и мирового труда, излучать живую религиозность в этот труд, осмысливать его перед лицом Божьим и, предоставляя людям свободу вдохновения, наполнить это вдохновение духом христианской Благодати…»[88]
Царь и его выдающийся премьер были приобщены к этому религиозному опыту. Бог для них не отчужденная от человека непостижимая сила, а Святой Животворящий Дух, могущий наполнять одухотворять и вдохновлять Собой человеческое сердце. Царь и Столыпин не раз реально ощущали в своей душе действие Божественной благодати. Благодаря такому пребыванию в Духе они не только преодолели многие жизненные испытания, но и стали единым созвездием, светлым ориентиром для всех, кто ищет в политике спасительные пути.
Столыпин и царь с детских лет сознательно шли к Богу. У каждого из них на пути была своя остановка, свой трудный и опасный перевал, но цель оставалась одна. Они приближались к ней терпеливо и упорно, и наступил день, когда их дороги неожиданно сошлись.
Детство и юность царя и его премьера пришлись на расцвет классического воспитания, где церковь, семья и школа по-прежнему оставались непререкаемыми авторитетами. Детям запрещалось шумно себя вести, не допускались неразрешенные прогулки и бесконтрольные забавы[89]. В воскресенье и в праздничные дни все домашние должны были посещать церковные службы, регулярно исповедаться и причащаться. Оранжерейные цветы из детей не растили, с ранних лет прививали понятия чести и долга, развивали чувства сострадания и любви к ближнему. Императрица Мария Федоровна писала уже повзрослевшему наследнику: «Всегда будь воспитанным и вежливым с каждым, так, чтобы у тебя были хорошие отношения со всеми товарищами без исключения, и в то же время без налета фамильярности или интимности, и никогда не слушай сплетников»[90].
Домашнее образование царя и Столыпина было традиционным для знатных русских родов. Они свободно говорили на трех иностранных языках (английском, французском и немецком). По уровню воспитанности и образованности, манерам и вкусам оба были достойнейшими представителями аристократической России, хотя в это время «элита» русской аристократии все более погружалась в культурный декаданс.
Первым домашним учителем Петра Столыпина был Л.И. Сушенков, воспитывающем его в русском духе. «Любить больше всего (надо. – Д.С. ) Бога, потом царя, – наставлял он своего питомца и шутя добавлял: – А уж потом кого хочешь – маму или папу». Других домашних учителей, у которых обнаруживались социалистические взгляды, родители отстраняли от преподавания[91].
В 1872 г. гувернером Петра Столыпина и его братьев был не кто иной, как будущее светило русской медицины Д.Ф. Решетило. Параллельно Петр Столыпин учился в гимназии, где имел в среднем балл «четыре», в частности и по таким предметам, как история и Закон Божий[92]. В орловской гимназии о его учебном прилежании сохранились следующие сведения: «приготовлял уроки прилежно и аккуратно», «в исполнении письменных работ постоянно выказывал и аккуратность и особую старательность», «в классе всегда был самым внимательным», «к делу учения всегда относился с искренней любознательностью и с полным усердием»[93]. Хотя учиться Петру приходилось часто с перерывами, мешала болезнь: ежегодно, начиная с семилетнего возраста и до семнадцати лет, он проходил двух-трехмесячный курс лечения заболевания костного мозга[94].
