— А я еду на похороны Василя Быкова. Вот васильки везу.
— На похороны Быкова? Тогда я вас не оставлю.
Он достал буксирный трос и потянул мою «колымагу» в Минск. Доехали. Поставили на стоянке. Мой спаситель Владимир Усеня. — директор фирмы «Архидея» из города Вилейка., брать деньги за доставку отказался. «Вот если книжку подпишете, буду благодарен». Подарил ему «Ларис, или Приключения автомобилиста».
Дорожное приключение очень взволновало меня. Я был благодарен своему спасителю. Благодарен судьбе, что все так удачно обошлось.
Вместе с женой поехали в Дом литератора. Траурная очередь — проститься с великим писателем начиналась метров за сто. Жена с букетом осталась держать очередь. А я пошел вперед. Всматривался в грустные, опечаленные лица, ища знакомых. Коллеги-литераторы приглашали присоединиться, чтобы меньше стоять, но я не согласился. Когда вернулся на свое место, увидел, что людской поток намного увеличился. Траурная очередь начиналась почти от станции метро. Будто вырастала из глубины земли.
Эта всенародная любовь к Василю Быкову волновала, заставляла гордиться нашей литературой. Никто не приказывал этим людям идти сюда. Ни райком, ни горком. Народ шел по зову сердца. Чтобы проститься с великим сыном белорусской земли, поистине Народным писателем.
Часа через два мы приблизились к Дому литератора. Ко мне подошла незнакомая женщина. Попросила несколько васильков. «Эти цветы лучше, чем гвоздика. Это — глаза нашей земли», — промолвила она сквозь слезы. Отдал почти половину букета.
Гроб с телом усопшего буквально утопал в цветах. Я положил свой скромный букет на цветочную гору, поклонился с чувством благодарности великому человеку. Краем глаза увидел, как женщина в темном траурном платке, которая сидела возле гроба, взяла васильки с колосками ржи. Положила на грудь покойника.
И показалось мне, что в сурово сжатых устах Василя Быкова мелькнула светлая улыбка.
2004
Перевод с белорусского автора
I
Поезд остановился на станции Погодино. Молодая голосистая волна студентов сельхозакадемии хлынула в вагоны. Несколько парней и девчат с легкими портфелями, саквояжами, пластиковыми пакетами ворвались в наше купе. Сразу стало тесно, шумно. Пожилая седая женщина, сидевшая у окна, смотрела на них, и ее усталое, худощавое лицо словно молодело на глазах.
— Вот будет радости мамкам! Помощники приехали! — сказала она глуховатым голосом. — Самое время картошку копать. Если погода постоит, то за выходные можно много успеть.
— У кого выходные, а у кого практика. Гуляй не хочу, — ухмыльнулась девушка с рыжеватой челкой, начесанной на лоб.
— Что за практика такая? — удивилась женщина.
— Кончилась практика. Приехала в колхоз — учусь на гидромелиративном, четвертый курс, — приехала, а мне говорят: «У нас план горит. Дожди залили все. Можешь ехать домой отдыхать. Нам не до тебя…» А как работать буду? Подумаешь, страх берет…
— Как же так? Столько лет учиться, мучиться. И поступить трудно, — женщина близко приняла к сердцу слова студентки.
— С дипломом не пропадешь, — хихикнула другая — в больших круглых, похожих на велосипед, очках. — Главное- удачно выйти замуж. Женихи на диплом клюют.
— Не знаю, как там в мелиорации. А в школе и в медицине должны работать только те, кто любит свое дело. Других и близко не подпускать. — решительно сказала женщина.
— Где ж набраться таких., которые любят. Да и поступить не всем удается, — не умолкала девушка в очках. — Хотя упрямые пробиваются. Моя подруга пять лет поступала в медицинский. Санитаркой пошла в больницу. И поступила.
— Вот это будет доктор! — оживилась женщина. — Но пять лет угробила. Куда смотрела комиссия? Видят же, человек не первый год сдает. Работает в больнице. Зачем мучить? Запятую не там поставила. Формулу забыла. Разве в этом дело? Жизнь научит.
— Девочки! По вашей части, — из соседнего купе высунулся длинноволосый парень с газетой. — Вид дивана. Букв много.
— Кушетка, — отозвалась девушка в очках.
— Тахта. Софа, — добавила рыжеволосая.
— Нет, не подходит. Думайте. Кто отгадает — получит приз: жаркий поцелуй в тамбуре. — Парень улыбнулся и исчез.
— В войну хотелось хоть бы ночку в постели да в тепле поспать. Хоть бы на деревянной кровати, — вздохнула женщина.
— А вы были на войне? — повернулась к ней девушка в очках.
— В партизанах не была. А натерпелась. Не приведи господь вам такое.
— В партизанах были? — подсела к ней рыжеватая.
— Муж был в отряде. Была и я в лесу. Всем досталось. И в лесу, и в хатах. Всюду — пекло… — женщина смолкла и повернулась к окну.
II
А за окном вагона проносились пожелтевшие березы, уже вспыхнувшие багрянцем трепетные осинки. Небо прояснилось, обещая назавтра светлый погожий день.
— А где вас застала война? — не утерпел я, чтобы не спросить.
— В Слуцке. Педучилище кончала, — охотно ответила женщина. — Вечером двадцать первого июня были танцы во дворе общежития. Расходились веселые. Некоторые остались стоять с хлопцами. Хоть комендант не разрешал задерживаться. Ругался. Но где ты удержишь? Молодые ведь, — мягко улыбнулась рассказчица. — И вечер был теплый, тихий. В комнате долго смелись. Не могли угомониться. А назавтра по радио объявили — война. В городе поднялась суетня. В нашем училище начали формировать новобранцев. А нам еще оставался последний экзамен — русский язык и литература. Сдавали уже в общежитии. Преподаватели были грустные. Мы — тоже. Сдали экзамены. Получили справки. Дипломы не успели выписать. По распределению я должна была ехать в Гродненскую область. Куда поедешь, если там уже немцы. Пошла с подругой в свою деревню. Только вышли за город. Как загудело в небе. Черные самолеты с крестами налетели. Как воронье. Семнадцать мы насчитали. Начали бомбить станцию, склады. У дороги бомбы рвутся. Земля стонала от взрывов. Мы бежали. Падали, в кустах прятались. Набрались страху. Почувствовали, что такое война.
Ну, добрались домой. Работала с мамой в поле. Лето же на дворе. Работы полно. Отца взяли на фронт. Брат старший служил под Белостоком. И вот однажды мы с мамой пололи лен на огороде. И землянку там выкопали. День теплый, ласточки летают. Вдруг затрещало что-то на Слуцкой дороге. Глядь, немцы на мотоциклах. Хочется посмотреть. какие они, и страшно. Забежали мы в хату и в окно наблюдаем. А они промелькнули. Только в форточку смрадной гарью дохнуло. Начала власть немецкая устанавливаться. Старостой сделали Барковского Рыгора. Хата его стояла на краю деревни. Он, подлюка, выдал немцам пятнадцать наших мужчин, активистов. Похватали их немцы и всех расстреляли… — Женщина достала носовой платок, отвернулась к окну. Помолчала, будто ей трудно было дышать, но потом заговорила снова: — Вернулись домой окруженцы. Прятались в лесу, ночью приходили в деревню. Как-то один наш парень, Петрок, он тоже пробился из окружения, говорит мне: «Анюта, ты слышала, что у нас партизаны есть?» — «Ну. слышала. А видеть их не видела». — «Будешь нам помогать?» — «Кому это вам?» — «Партизанам. Я установил с ними связь. Только никому…» — «Зачем тогда говорил?. Раз не доверяешь». Петрок, высокий, стройный, красивый парень… Согласилась помогать. Стали мы встречаться. А там и поженились. Война войною, а жизнь свое берет…
