Экипажам медленно дается каждая сотня метров высоты.
Но вот вторично разорвалась свинцовая стена. Появились звезды, улыбнулась луна и запрыгала, щедро плеснула на крылья самолетов бледновато-тусклым сиянием, свет ее неожиданно озарил город, к которому летчики так стремились.
Вот зеркальный водоем. Электростанции, заводы. Склады. Река Шпрее. Это - Берлин! Да, да! Вот он внизу! Сверкают огнями улицы, темнеют окраины. Не ждут! Немцы не ждут! Ослепительно блещет огнями центр Берлина. Нет, никак не предполагает Берлин, что могут появиться советские гости! Электрический свет, расползаясь, заливает улицы. Вот, он, рейхстаг! А на той вон улице канцелярия Гитлера.
Полковник Преображенский напряженно рассматривает город. Штурман Хохлов сверяет маршрут с картой, то же проделывают и экипажи Трычкова, Дашковского.
Преображенский плавно развернулся над городом, подал экипажам сигнал: "Идти на цели!". Все самолеты с приглушенными моторами разошлись над огромным городом. Преображенский повел свой ДБ-3 на загроможденный постройками квартал, где располагались заводы Цямменса.
Когда самолет стал на боевой курс, штурман Хохлов протянул руку к бомбосбрасывателю. Минута волнения тревоги. Рука штурмана уверенно и резко нажала на рычаг.
Пиропатроны сработали. Бомбы полетели вниз.
Погрузились в темноту заводские корпуса. И вдруг гигантская струя огня, будто фейерверк, вспыхнула сначала в одном, потом в другом месте. Бомбы одна за другой рвались среди цехов компании Симменса. Большая фугаска легла в самый центр, где поднималась иглообразная башня, похожая на пожарную каланчу. Бросая машину в боевой разворот, Преображенский то и дело припадал к стеклу кабины, чтобы самому наблюдать за разрывами. Штурман Хохлов в своей кабине на крупномасштабной карте города отмечал точки попаданий.
Берлин быстро темнел и скрывался в полумраке. Он уходил кусочками, площадками заводов, кварталами. Как светящиеся бабочки, мелькали зловещие огоньки. Они вспыхивали, гасли, снова вспыхивали. Неверные, судорожные, они лихорадочно взметывались в встревоженном городе. Очевидно, взорвалась какая-то крупная электростанция. Стрелки-радисты видели, как раскололся надвое железнодорожный вокзал, похожий на океанский пароход с четырьмя палубными трубами. Взлетели на воздух склады боеприпасов. Но самым удивительным было то, что зенитки не стреляли.
Когда Берлин полностью погрузился во тьму, все бомбы были уже сброшены.
И снова сорок минут длинной воздушной дороги до Штеттина. На этот раз небо над портом кипело, как адский котел. Штеттин горел. Гремели и грохотали зенитки. Светящиеся снопы артиллерийского огня каскадами летели с земли, преграждая путь балтийцам.
К правому крылу Преображенского пристроился кто-то из летчиков.
- Не знаешь, кто у меня справа? - спросил полковник Хохлова.
- Как будто Афанасий Иванович Фокин.
- Нет, Фокина я давно не вижу, это не он. Скорее всего, Миша Плоткин. Походка его.
Самолет Плоткина то карабкался по огненной лестнице вверх, то опускался вниз, выдерживая курс Преображенского.
- Спросить бы, - предложил Хохлов. - Плоткин это или Фокин?
- Не торопись. За Штеттином непременно спросим. Сейчас молчи, как рыба!
Глазастые фары мелькнули впереди. Как метеоры, помчались они к самолету Преображенского.
Полковник понял: вражеский ночной истребитель идет на встречно-пересекающемся курсе.
- Перехватчик! - передал штурман. - Огня пока не открывать! Думаю, проскочит!
Ни один стрелок не обнаружил себя. Промолчали и штурманы. Ночной истребитель промчался совсем рядом.
- Проскочил так близко, что поднимись мы на двадцать метров повыше, самолеты непременно столкнулись бы, - сказал штурман.
И бомбардировщики снова пошли своей дорогой. А ослепительные фары бегали по небу, как светлячки на длинном бикфордовом шнуре.
Остались позади город, темные леса, пустые ночные поля. Но все еще было видно, как пылал и пылал Штеттин.
- Штеттин горит, - сказал стрелок Ваня Рудаков. - Смотрите, как пылает!
- Вижу, - сказал штурман. - Значит, наши не все дошли до Берлина, отбомбились в Штеттине.
- Прекратить разговоры, - приказал полковник. - Больше внимания и бдительности.
Когда первые экипажи приземлились на своем аэродроме, их тут же окружили друзья.
- Ну как? Добрались? Вы что же молчите?
- Нет, - буркнул Фокин. - Не добрались. Не добрались мы до Берлина!
От злости Фокин не был похож на себя. Вошел встревоженный Георгий Беляев, за ним - Иван Егельский. - Что же вы, товарищи? Не дотянули? В чем дело? - Не дотянули, - хмуро ответил Афанасий Фокин. - Штеттин бомбили. Последовал приказ Беляева. Почему дал такой приказ - спросите его.
В этот миг послышались радостные возгласы.
- Наши летят! Летят!
- Летят!
И настало чудесное утро. Запахом морской воды пахло с моря. Яркое солнце блеснуло над заливом, над камышниками, над притихшим лесом.
- Летят! Скорее на аэродром! - слышались всюду возбужденные голоса.
На аэродром бежали врачи, медицинские сестры, портные из пошивочных мастерских, писаря из базы. Взгляды не отрывались от той стороны неба, откуда слышалось гудение машин.
А в деревне, за болотами, просыпались и пели петухи.
Восточный ветерок раскачивал телеграфные провода.
- Один, два... три... четыре... - считал кто-то.
Шум моторов приближался.
На мгновение моторы притихли, и тотчас из облаков, над центром аэродрома, над головами притихших людей показались бомбардировщики.
- Преображенский впереди! - крикнул врач. Его руки, державшие бинокль, плотнее прижали окуляры к глазам.
Большой круг описала первая машина и медленно пошла на посадку.
Видна штурманская кабина, короткие радиомачты, соединенные антеннами, торчащие пулеметы. Засверкали на солнце красные, словно обновленные звезды.
Флагман мягко заскользил колесами по земле. Безукоризненную посадку совершил Преображенский.
За ним приземлился Михаил Плоткин.
Потом показался ДБ-3 Дашковского. Он дал сигнальную ракету: "Иду на посадку". Ему ответили: "Посадка разрешается". Проходят минуты, а Дашковского все нет. И вдруг в стороне раздался глухой, сильный грохот.
Что могло случиться?
За дальним лесом, за высокими соснами, за темными крышами ангаров взметнулось высокое пламя.
Летчик Дашковский, штурман Николаев, стрелок-радист Элькин не дотянули до родного аэродрома каких-нибудь пяти километров...
И так иногда бывало на войне.
Возвратившиеся летчики, штурманы, стрелки в комбинезонах, унтах, держа в руках кожаные шлемы, выходили из машин усталые, с воспаленными глазами, с обветренными, пересохшими и потрескавшимися губами.
