Подойдя к столу, он извлек из кармана бумажник и смело взглянул в глаза ч-носца, как смотрят в глаза смерти. В глазах у Святослава Зиновьевича он прочел целую оду его щедрости, но, прочтя ее, подумал: «А вот хрен тебе с маслом!». из правого отсека бумажника он вытащил все отечественные деньги, а из левого - только одну стодолларовую бумажку, оставив три - будь что будет. Положил неполное свое жертвоприношение священному Ч на стол, покрытый черной скатертью и уже заваленный в достатке как российским рублем, так и американским долларом. Но Святослав Зиновьевич отметил, сколько было положено Тетериным, и Сергей Михайлович дрогнул, ожидая, какой сейчас разразится скандал, ведь он все насквозь видит, этот челябинский проныра. Чернолюбов он, а не Вернолюбов! Ах ты, вот оно что! Вот каково истинное прочтение его фамилии. А Тетерин? Чечерин, что ли? Здорово! Никогда бы не подумал.
- О! Я вижу щедрую руку! - воскликнул тут ч-носец. - Позвольте же мне прикоснуться к ней, пожать ее. Я смотрю, вы не пожалели более миллиона рублей, если все перевести в рубли. Браво!
«Увидел или не увидел? - подумал Тетерин, пожимая руку Святослава Зиновьевича. - Искренне благодарит или глумится?»
- Я люблю тебя, Сережа! Я горжусь тобой! - воскликнула Евдокия, когда Сергей Михайлович вернулся к ней.
Вечер продолжался.
…одна маленькая, но гордая птичка сказала:
«Лично я полечу прямо на солнце».
И она стала подниматься все выше и выше…
Телефон зазвонил часов в одиннадцать, когда Владимир Георгиевич уже вовсю спал. Он проснулся с пятого или шестого звонка и, сняв трубку, услышал голос Кати:
- Московское время двадцать два часа пятьдесят девять минут. Вы проспали два часа восемь минут. Володь! Одевайся, едем в княжество прямо сейчас. Я на Садово-Кудринской, думаю, через полчаса буду у тебя. Пока ты не очухался и не стал возражать, вешаю трубку.
Раздались гудки. Владимир Георгиевич почесал себя телефонной трубкой по щеке и подумал, стал бы он возражать или нет. Закон княжества предписывал ему сейчас спать, и Катин каприз не оправдывал нарушения закона. И все-таки на то он и закон, чтобы время от времени его нарушать. Ревякин сладко зевнул, повесил трубку, встал, потянулся и начал собираться, ворча:
- Чего доброго, она еще выпивши, вот не было печали!
Катин муж, князь Жаворонков, по документам носивший другую фамилию, должен был сегодня улететь во Францию, а Ревякин и Катя намеревались ехать в княжество завтра утром. Однако, может, и хорошо, что поедут сейчас. Завтра Великая пятница, и хорошо будет встретить рассвет вместе с «жаворонками». Слава Богу, все собрано, можно не спеша одеться, сложить в дорогу еду и питье. И все же ужасно хочется спать. Трудно переломить сложившуюся за три года привычку.
Ровно через полчаса Катя объявилась. Она была веселая, щеки горели, глаза сверкали, вся изящная, в длинном черном пальто, черные волосы коротко стрижены, вошла и пахнула смесью французских духов «Опиум» и алкоголя.
- Да ты пьяная!
- Сто грамм коньяка. Здоруво, отец-основатель! Как дела в лагере? - Она повисла у него на шее, прильнула губами к губам. Но поцелуй был недолгим. - Не бойся, не совращу. Отвезу тебя к твоей Маринке.
- Да уж, отвезешь, как же! - сердито буркнул Ревякин. - Придется мне, сонному, вести машину. Ты на «чироки»?
- На «Ч». Это что, груз?
- Ага. Дотащишь один чемодан? А я - эти два.
- Дотащу, так и быть.
- Тогда пошли.
- Пошли, муж грузоподъемностью два чемодана.
Спускаясь по лестнице, Владимир Георгиевич почувствовал волнение. От Кати исходило недоброе. Пятнадцать лет назад, приехав с ней в Крым, Ревякин, таща с вокзала в Симферополе чемоданы, сказал о себе: «Муж грузоподъемностью два чемодана». Вспомнив сейчас об этом, Катя явно заигрывала с ним. И еще этот поцелуй…
- Князь нормально уехал? - спросил он на выходе из подъезда.
- Нет, не нормально, - ответила Катя. - Впервые за все время нашего совместного проживания не сказал мне: «Если что - убью».
- Да-а… Подозрительно. Э-э… я за руль.
- Чуть выпивший водитель все же предпочтительнее спящего.
- А если остановят?
- Не бэ!
- Я тебе дам «не бэ»! Садись туда. Выедем из Москвы - пущу за руль. Зачем коньяк пила, если собиралась в ночь ехать?
- А я не собиралась ехать. А потом вдруг подумала: классно будет ехать с тобой ночью, прибыть в княжество до рассвета. Завтра во сколько?
- Шесть ноль три. Приедем, «жаворонки» еще будут дрыхнуть.
В полусне он вырулил с Большой Почтовой на Бакунинскую, перебрался по мосту на другую сторону Яузы и вскоре уже ехал по Преображенской набережной, дав мощному джипу чуток побольше скорости. Княгиня Жаворонкова волнующе благоухала «Опиумом» и коньяком, и Ревякин подумал, что лучше всего было бы сейчас уснуть в ее теплых объятиях.
- «Мы уходим опять на броне…» - запел Владимир Георгиевич любимую песню теперешнего Катиного мужа, князя Жаворонкова.
- Зачем ты поешь Лешкину? - спросила Катя.
- Никакая она не Лешкина, - возразил Ревякин. - Я ее тоже очень люблю после Афгана.
- Все равно, - сердито нахмурилась Катя. - Ты там птичек изучал две недельки, а Леха там воевал два года.
- Ладно, напишу ему дарственную на эту песню.
- Куда там продвинулись твои злодеи?
- Майны-то? Представляешь, они полностью истребили всех ворон в Таиланде и Бирме, а еще десять лет назад их там почти не было. Двадцатый век станет веком майн. Вот увидишь, мы доживем до таких времен, когда и в Москве не будет ни ворон, ни голубей, никаких вообще других птиц, одни майны. Помня о твоей нелюбви к воронам и голубям, могу утешить: майны гораздо симпатичнее. Хотя когда их разводится много, они становятся невыносимы. Наглые, драчливые, говорят, они в Таиланде нападают на бедных тайчиков.
- Странное совпадение в русском языке, - задумчиво промолвила Катя. - Разводиться - одновременно и прекращать брак, и размножаться. Как, ты говоришь, твои майны называются по-латыни?
- Акридотерес тристис. Печальный пожинатель кузнечиков. Хотя «тристис»
- это может быть и мрачный, и важный, и угрюмый. Но мне больше нравится именно печальный.
- Да, красиво. Печальный пожинатель кузнечиков. Именно пожинатель, а не пожиратель?
- Именно пожинатель. В тот год, когда мы с тобой разводились, ареал их распространения ограничивался северными провинциями Афганистана, Таджикистаном, Кашкадарьинской и Сурхандарьинской областями Узбекистана. А когда мы с тобой стали разводиться в нашем смысле, майны тоже начали разводиться, но в своем смысле. У них начался невиданный пассионарный скачок. Они - как некогда монголы, которые тоже долгое время занимали маленькую территорию в Забайкалье, а потом распространились на огромнейших пространствах. Когда ты выходила за Лешку, а я женился на Ирине, майны уже захватили Узбекистан, Киргизию, Туркмению. В конце восьмидесятых их стремительное расселение охватило всю Азию, первые майны объявились в подмосковных лесах. Теперь с ними уже знакомо полмира. Так-то вот, дорогая княгинюшка.
