Над этим усмехнутся „ученые“[75]».
Тов. Плетнев теперь, в 1926 г., разбирая пометки В. И.: и взывая об уважении к памяти Ленина, упрекая меня и тов. Ваганяна за попытки разобраться в них и квалифицируя их как «смелость» — поступает следующим образом. Он берет конец из испещренного рукой Ильича абзаца, начиная от слов «нельзя быть техником», и приводит только ленинское: не только. Между тем, нетрудно понять неразрывность конца абзаца со всем тем, что писалось в начале. И Ленинское «не только», представляется нам, может быть отнесено ко всему кругу мыслей, развиваемому в данном отрывке из статьи тов. Плетнева.
Послушаем, однако, сначала, что думает т. Плетнев о Ленинском «не только». «Это положение (т. е. конец цитаты. Л. А.) мы категорически подтверждаем и сейчас. Так фактически есть и такова совершенно неумолимая тенденция развития производительных сил Советского Союза. Кабинетный специалист будет все больше и больше отходить в область преданий, и выдвинутое нами в нашей статье положение о социальном инженере мы готовы защищать и сейчас» (стр. 73). Прежде чем перейти к вопросу о социальном инженере, мы постараемся вдуматься в те знаки вопроса и отметки, которые были проставлены Лениным на всем абзаце, и которые завершались словами «не только».
Первые знаки вопроса относятся к утверждению тов. Плетневым необходимости быть пролетарием от станка, для того, чтобы быть в состоянии отразить и весь производственный процесс и «трудовое напряжение у молота», как его деталь. Смысл ленинских знаков вопроса окончательно может уясниться, если вспомнить дискуссию о специализации рабочих писателей. Как известно, тов. Плетнев принадлежал к той группе т. т., которые считали, что писатель рабочего класса, не должен отрываться от станка. Уход с фабрики представлялся этим т. т. депролетаризацией писателя. Эта точка зрения подавляющим большинством пролетарских писателей была отклонена. Писательство — большое и трудное ремесло. Ему нужно учиться и переучиваться и опять учиться. Нужно воспринять весь опыт, накопленный мировой литературой. Нужно работать над созданием произведений, в которых новое содержание находило бы и свое новое формальное выражение. От стихотворения путь к поэме, от рассказа многих тянет к повести и роману. И нельзя стать писателем, который будет творчески сильнее старого писателя, писателя-интеллигента, продолжая оставаться у станка. Ведь за старым писателем десятилетия накопленных культурных традиций, а наш писатель рождается культурной революцией пролетариата. Вот почему пролетарскими писателями был взят курс на предоставление достаточно выросшим, достаточно сильным творчески и крепким идеологически, — возможности специализироваться в области художественной литературы. На этом пути много опасностей. Отрыв от фабрики может стать отрывом от класса. Но у нас уже имеются годы эмпирической проверки спорного вопроса. Единицы скатываются к мелкобуржуазной богеме, многие и многие десятки растут в подлинных пролетарских писателей. Проповедь необходимости всегда быть у станка, утверждение, что «сторонним наблюдателям», не ударяющим в данный момент молотом по наковальне, не дано описать производственный процесс — такая проповедь и такое утверждение — вреднейшее препятствие на пути создания классовой пролетарской литературы.
В научном творчестве пролетарий должен и будет исходить из процесса производства. «Исходя от станка» наука должна об’яснять его «творческий труд». Пролетарию нужна «наука не для науки». Следует, с нашей точки зрения, и здесь попытаться понять три ленинских вопросительных знака.
«Нельзя достаточно часто повторять, что наука для науки и есть наука для жизни» — писал К. А. Тимирязев.[76]
В самом деле. Нет ничего вреднее вульгарнейшего, квази-марксистского пренебрежения к «чистой науке». В наше время особенно следует повторять и раз’яснять величайшее практическое значение самой отвлеченной научной работы (если это, конечно, подлинно научная работа, а не схоластика). То, что нам кажется сегодня «наукой для науки», есть наука для нашей завтрашней практики. Сегодня еще «абстрактное» исследование в области изучения молекул завтра революционизирует химическую промышленность. Это хорошо понимают, например, американские тресты, не урезывающие смет своих самых «наинаучнейших» лабораторий и институтов, а относящих их к необходимейшим «издержкам производства» первостепенной важности. Разве не делаем мы то же самое научно-техническим отделом ВСНХ? А внимание советской общественности Академии Наук?
Сближение науки с производством вовсе не повлечет за собой урезывание и прекращение чрезвычайно «отвлеченной» исследовательской работы. Наоборот, можно утверждать, что сближение с непосредственной человеческой практикой поставит науке многие тысячи вопросов, не «исходящих от станка» и тем не менее завтра будущих менять, реорганизовывать «производственный процесс». Именно к этому и следует, думается, отнести ленинский вопрос «на столе ученого».
Не нужна «наука для науки», наука должна «исходить» от творческого труда, а творческий труд «в строе мышления пролетария всегда связан с тем, что у него на столе, когда он обедает». Нет, наука, нужная крупному производству, технически перестраивающейся индустрии, электрифицирующейся стране не будет «исходить» из такого творческого труда ученого, который будет определяться тем, что на столе у ученого, тогда, «когда он обедает».
Теперь только, считаю я, можно понять и восклицание «не только». Курс на «социального инженера», и теперь «категорически подтверждаемый» тов. Плетневым, на деле прикрывает только универсальное «всезнайство» с нежеланием специализироваться по настоящему: нам не нужна, дескать, «наука для науки». Усмешки «не только ученых» не могут не относиться к попыткам переключить тягу к науке на тягу к прикладным «к столу» познаниям.
Ошибка тов. Плетнева особенно очевидна в свете практических задач, стоявших и стоящих перед нами. Всячески отстаивая политехническое образование на низших звеньях системы народного образования, мы должны вести решительный курс на специализацию высших звеньев. Теория «социального инженера» идет полностью в разрез с нашими конкретными задачами.
Партией взят курс на электрификацию страны. «Ну, а много ли нашлось у нас людей, способных преподавать электрификацию, хотя бы по плану известной книги И. И. Степанова» — писал тов. Плетнев. Ленин подчеркивает и восклицает: «Вот именно! Это против В. Плетнева». Последний пишет теперь: «В тот момент это было более против В. Плетнева, чем сейчас. Сейчас дело обстоит несколько лучше. Но, ведь, мы не мыслим себе выполнения огромнейших задач… в 1922 г. Это задачи длинного этапа, долгой, многолетней работы. И сейчас понимание электрификации, ее величайшей революционизирующей роли значительно выше, чем в 1922 г.» (стр. 73).
