Вера Владимировна ждала его летом в Сестрорецке, а он все задерживался с делами в городе. И вот!.. Все знают, что смерть когда-то придет, и вроде даже готовы… Но ее приход, как всегда, неожидан, ошеломителен.
Запись Веры Владимировны о последних днях Зощенко.
«И вот, наконец, он приехал в Сестрорецк. Это было 17 июня. Какой это был радостный день! И две недели прошли, как сон. Очень ему нравилось на даче, всем он был доволен. “Как хорошо, как удобно мне в этом году — тут плитка, и я могу себе разогреть, что хочу!” — говорил он… В этом году сирень цвела особенно буйно — даже листьев не было видно за цветом… И яблони цвели все как одна. И он, приходя из сада на веранду, говорил: “Как пахнет!” А мне говорил: “Как ты хорошо выглядишь в этом году!” …Я чувствовала — у него, наконец, появилось полное доверие ко мне.
И вдруг — Валя привез бумагу — извещение из Министерства социального обеспечения о том, что ему присуждена, наконец, персональная пенсия республиканского значения в размере 1200 рублей и что ему надлежит явиться за получением пенсионной книжки в Горсо… И вот, часов около 7 или в 8-м мы отправились на вокзал. Шел он очень медленно, с трудом… пройдя Полевую, остановился у сосны, отдыхал… В конце Дубковского переулка посидел на скамейке у колодца. Жаловался на слабость. Говорил, как отвратительна, неприятна старость… А душа у меня болела, болела… Так не хотелось, чтобы он уезжал! И так хотелось, чтобы приехал скорее! Предлагала ехать с ним — отказался: “Чем ты можешь помочь?” И уехал.
…Наконец, не в силах совладать с беспокойством, позвонила Михаилу… И вдруг слышу какой-то странный, “чужой”, “замогильный” голос… Спрашиваю: “Мишенька, ну когда ты приедешь?”
…Утром — не могу дождаться приезда. Наконец — между 2 и 3 часами — слышу — машина! (Это было 7 июля.) Сбегаю вниз… Он идет по дорожке… Медленно… Словно приговоренный к смерти…
Свесив голову на грудь — худой, высокий от худобы, летнее пальто — как на вешалке… Боже мой! Бросаюсь к нему… Веду наверх… Он поднялся с трудом по лестнице, остановился у столика — так трудно ему было двигаться… И вдруг сказал: “Я умираю… У меня было кровохарканье”. Я начала успокаивать его: “…ну, может быть, лопнул какой-нибудь сосудик, или кровоточила десна… Успокойся, не надо волноваться”.
Рассказывал, как получал пенсию — сначала предложили было ему написать какое-то обязательство сообщать в случае большого заработка, потом сказали, что это не нужно…»
Хорошо, что Зощенко не успел разобраться в этой последней «писательской неприятности»: когда назначают повышенную пенсию за особые заслуги — при этом, фактически, запрещают работать дальше, любые твои заработки вычитают из пенсии!
Вера Владимировна записала:
«Радовался пенсии, говорил, как это хорошо, что можно будет спокойно жить, что так неприятно бывало занимать деньги… Я соглашалась с ним, говорила, что этой пенсии нам вполне хватит на двоих. Он сказал: “А Валичке?” На это я, улыбнувшись, заметила: “Ну, для своего Валички ты раз в месяц что-нибудь напишешь…” Согласился. Потом сказал: “Теперь я за тебя спокоен! Умру — ты будешь получать половину моей пенсии!”
Я, конечно, возмутилась — зачем говорить о смерти? Не нужно мне его пенсии!
На третий день ему стало хуже… Стал жаловаться на сильные боли в груди, в животе — “давит”… Начал говорить односложно, путать слова».
К Зощенко был вызван врач Гилянов, который после осмотра сказал Вере про мужа: «…Это тяжелый сердечный больной… Здесь не только аритмия, здесь — декомпенсация и стенокардия… Здесь — нарушение кровообращения… Притом — дистрофия».
Вера Владимировна подробно записала последние дни:
«…Вечером он вдруг сказал, прощаясь на ночь: “Завтра надо завещание… деньги Валичке”.
Как он любил сына! Боже мой, как он его любил!.. Его одного в целом мире!»
Приближалось «последнее прощание». Вера Владимировна записала все очень подробно:
«…врач уговаривал Михаила лечь в стационар… Тот отказался наотрез… Стал называть меня “Верочкой” — как я удивилась этому непривычному для меня ласковому обращению. И думала — вот поправится он и сбудется наконец моя мечта — он будет доверять мне, начнется, наконец, хорошая, спокойная жизнь, будет, наконец, счастье, любовь, нежность… Какой беспомощный, какой слабенький он был! Маленький мой, любимый мой! Как доверчиво тянулся ко мне, принимая лекарство — верил, что я спасу его!»
Судьба Зощенко драматична. Но — в отличие от многих, погибших от чужой руки и похороненных неизвестно где, он умер в своем доме, на руках жены и сына. И жена оставила воспоминания, сохранила для нас последние его часы:
«И вот — воскресенье, 13-е. Проснулся в половине 11, пил молоко. Пил с охотой, с жадностью даже — залпом выпивал стакан молока. Боялся болей — их не было. И я успокаивала его. Нет, он хотел жить! Не правы те, кто думает, что он хотел смерти. Он думал — беда от того, что мало ел… И он старался есть больше… Почему-то часто путал слова. Вместо одних употреблял другие, схожие по первой букве. Вместо люминала все просил — “линолеум”. Я догадывалась, не поправляла его… Делала вид, что все в порядке.
Он вдруг сказал: “Как странно, как странно… Как я нелепо жил!” А я заметила: “Ну ничего, вот теперь будешь жить 'лепо' “…»
Вот и настал час проверки — его коллег, его старых поклонников и друзей:
«…После того как никто не приехал из Союза (а он, очевидно, ждал), он стал беспокоиться, не мог лежать, просил, чтобы его посадили, садился, потом опять ложился… В тот день я послала первую телеграмму Мариэтте Шагинян — я думала, она сразу приедет, поднимет всех на ноги, спасет!»
Писательница Мариэтта Шагинян, старый друг Зощенко, всегда помогала ему в трудные минуты… хотя бы деньгами. Но и не только. Женщина восточная, темпераментная, властная, она умела добиваться своего, «выбивать» для друзей то, что им было положено. Авторитет ее всегда был высок — в том числе и у властей. Мариэтта Шагинян прославилась своей работой о Ленине — тетралогией «Семья Ульяновых». В ее исполнении «Лениниана» получилась интересной, драматичной, острой. Многие прежде неизвестные сведения она добыла из архивов и опубликовала впервые — и все заговорили о ней. Она — могла многое. И Вера Владимировна на нее очень надеялась:
«Действительно, сразу по получении телеграммы ее дочь позвонила мне, подробно расспросила о болезни, сказала что Мариэтта завтра же приедет в Ленинград…
Но когда я сказала ему: “Мишенька, звонила Мариэтта, она завтра приедет!”, — он ответил: “Бог с ней!” (Он почему-то давно разочаровался в Мариэтте и в ее добром к нему отношении)».
