Открыть эру красного террора значит признать бессилие революции идти далее по намеченному ею пути…»
Ответа не было.
Но вообще Ленин хорошо относился к Кропоткину, ценя, по-видимому, оказанную им, хотя и не без серьезных оговорок на первых порах, поддержку советскому правительству, отказ эмигрировать и призыв к рабочим западно-европейских стран не участвовать в интервенции против советской республики. Так же он был терпим и к В. Т. Короленко, тоже выступавшему с критикой новой власти, и к В. Н. Фигнер.
Еще в 1918 году Ленин подписал охранную грамоту, устанавливающую, что дом в Дмитрове, занимаемый Кропоткиным и его семьей, «не подлежит никаким ни реквизициям, ни уплотнению»: «…как имущество его, так и покой старого, заслуженного революционера должны пользоваться покровительством советских властей». По личному распоряжению председателя Совнаркома в Дмитров Кропоткину доставлялись медикаменты и продовольствие, в том числе присланное с Украины Нестором Махно. Кропоткин встречался с Лениным и не однажды (по-крайней мере два раза, а может быть, и три), сохранились и его письма к Ленину.
Вторая встреча, состоявшаяся 3 мая 1919 года, была записана по памяти Бонч-Бруевичем, предоставившим для нее свою квартиру в Кремле.
…Узнав о желании Ленина встретиться с ним, Петр Алексеевич собрался в Москву. Остановился, как всегда, в Леонтьевском переулке у сестер Выдриных. Позвонил в Кремль Бонч-Бруевичу о своем приезде: «Мне нужно о многом переговорить с Лениным».
В назначенный день за ним был прислан автомобиль. Поехали в Кремль.
…Когда по крутой лестнице на второй этаж поднялся человек, которого именовали в газетах «серебряным князем русской революции», Ленин вышел ему навстречу, взял под руку, проводил в комнату, и усадил в кресло. Сам сел за стол напротив.
Еще до приезда Кропоткина Ленин говорил с Бонч-Бруевичем о его книгах, публицистической силой которых всегда восхищался. Считая их очень нужным и полезным: «Нет более ничего зловредного, как думать, что история нашей страны начинается с того дня, когда свершилась Октябрьская революция».
Кропоткин сразу же перешел на свою излюбленную тему - о кооперации. В ней он видел единственно верный путь строительства новой жизни на социалистических началах. Ленин согласился, но указал на то, что пока идет гражданская война, вопросы классовой борьбы стоят на первом плане, и надо иметь в виду, что такая форма, как кооперация, может быть использована врагами трудящихся - кулаками, торговцами. Этой опасности Кропоткин не видел, не разделяя классового подхода к кооперации.
Затем он повел речь о излишних жертвах в условиях гражданской войны… Ленин встал из-за стола и заходил по комнате, заговорил взволнованно: «В белых перчатках революцию не сделаешь! Мы прекрасно знаем, что мы сделали много ошибок. Все, что можно исправить - исправим»
Ленин убеждал, что о нормальной построительной работе можно говорить только после окончательной победы в гражданской войне. А пока нужна борьба беспощадная, бескомпромиссная…
А Кропоткин снова свое: «Конечно, вы правы, без борьбы дело не обойдется… Но вот вы говорите, что без власти нельзя, а я говорю, что можно… Вы посмотрите, как всюду и везде разгорается безвластное начало… Кооперативное движением огромно и в высшей степени важно по своей сущности».
Ленин насмешливо блеснул глазами, как бы недоумевая, что это он все о кооперации да о кооперации: «Это все прекрасно. Конечно, кооперативное движение важно… Что об этом говорить! Это совершенно очевидно, раз оно будет настоящее кооперативное движение, связанное с широкими народными массами населения…»
Очевидно, в беседе Кропоткин напомнил Ленину о своих опасениях относительно возможного превращения Советской власти в подобие самодержавия в случае, если она будет опираться не на народную инициативу, а на диктатуру одного класса и террор. Об этом Бонч-Бруевич умолчал, но вспомнил, что по дороге Ленин сказал ему: «Как он писал раньше, как свежо и молодо думал! И как устарел… Ведь если только послушать его на минуту, у нас завтра же будет самодержавие, и мы все, и он между нами, будем болтаться на фронтах, и он только за то, что называет себя анархистом…» А потом добавил: «И все-таки он для нас ценен и дорог всем своим прекрасным прошлым и теми работами, которые он сделал… Вы, пожалуйста, не оставляйте его, смотрите за ним и его семьей, и обо все, сто только для него нужно, сейчас же сообщайте мне, и мы вместе обсудим все и поможем ему».
А Кропоткин, вернувшись на квартиру в Леонтьевском переулке, по словам встретившего его там А. Атабекяна, спросил его: «Не осуждаете ли меня? Виделся с Лениным по расстрелам заложников. Уже расстреляны многие великие князья…»
Атабекян сказал, что по такому делу даже к царю пошел бы.
- Так, значит, не осуждаете… Я их немного припугнул…
И в самом деле (может быть, по иной какой причине) газеты на время перестали публиковать списки расстрелянных заложников, ЧК занялся главным образом борьбой с бандитизмом.
Петр Алексеевич всегда помнил, что Михаил Бакунин к концу жизни мечтал написать «Этику».
О взаимоотношениях людей между собой любой мыслящий человек думает всю жизнь. И когда жизнь завершается, возникает потребность подвести итог этим размышлениям, выделить наиболее важное самое существенное в этой жизни.
«Я взялся за этику, потому что считаю эту работу безусловно необходимой, - писал Кропоткин в начале мая 1920 года Александру Атабекяну. - Я знаю, что не книги создают направление, а наоборот. Но я знаю также, что для выработки направлений необходима поддержка книг, выражающих основные мысли… Надо подготовить почву, и раз мой ум меня влечет и в этой области искать новых путей, надо это сделать; хоть наметить пути. Жить мне осталось немного - сердце отрабатывает число биений, на которое оно было способно… Так вот на этику положил теперь я свои силы» *
Когда его спрашивали, не хочет ли он написать этику революционную, он отвечал, что нужна этика «просто человеческая», реалистическая, лишенная мистики, присутствующей во всех религия, общая для всех людей. Кропоткин признавал, что вечные идеалы нравственности нашли наиболее яркое выражение как в учении Христа, так и в буддизме: «Вместо жестоких и мстительных богов, велениям которых должны были покоряться люди, эти две религии выдвинули - в пример людям, а не в устрашение,- идеального богочеловека».
«В словах «не мсти врагам своим» - истинное величие христианства», - писал он в 1920 году, когда в России еще не отбушевала самая беспощадная из всех войн - гражданская.
