Однако уже 2 июня канцлер направил начальнику Генмора просьбу признать необходимым давать пощаду также и большим вражеским пассажирским пароходам. На совещании 31 мая об этом не было и речи. Адмирал Бахман представил свои возражения, которые, однако, не были приняты во внимание рейхсканцлером. Затем г-н фон Бетман попросил кайзера вновь принять решение относительно ведения подводной войны, но не привлек нас к обсуждению этого вопроса. В результате 5 июня кайзер издал приказ вообще не топить пассажирских пароходов – даже и не приятельских. Телеграмма с кратким изложением наших возражений, в последний момент посланная кайзеру начальником Генмора и мною, была оставлена без последствий.
Канцлеру не хватало решимости совсем отказаться от подводной войны. Но он хотел вести ее только для виду, чтобы не терять лицо в глазах общественного мнения Германии. В действительности же после этого приказа нападать на большие пароходы стало вообще немыслимо, ибо в огромном большинстве случаев командиры подводных лодок не могли отличить пассажирские пароходы от грузовых. Учитывая образ действий рейхсканцлера, мы с Бахманом подали прошение об отставке, которое, однако, было отклонено, причем по отношению ко мне это было сделано в самой немилостивой форме.
2 июля наш посол в Вашингтоне сообщил об аудиенции у Вильсона, который заявил ему, что он стремится к полному прекращению подводной войны. Наш отказ от нее должен был означать обращение к политической морали мира, поскольку только соглашение на основе этой морали, а не сила оружия может закончить войну. Граф Бернсторф настойчиво рекомендовал согласиться на это предложение, ибо принятие его позволяло надеяться на запрещение вывоза оружия, а отклонение могло привести к разрыву дипломатических сношении и росту этого вывоза до бесконечности. По моему мнению, наш посол упускал при этом из виду, что военная промышленность во всяком случае сделает все возможное для своего развития и что надежда на введение в Америке эмбарго на экспорт оружия ничтожна.
В начале июня министерство иностранных дел наконец отправило ответ на американскую ноту о «Лузитании». За ним последовала новая нота Америки, которая, правда, была составлена в недружелюбном тоне и отклоняла наши возражения; но содержание ноты все же было таково, что ее можно было оставить без формального ответа. Таким образом, временно с этим вопросом было покончено. Мы продолжали вести подводную войну таким способом, который не позволял ей ни жить, ни умереть.
Многие из моих знакомых, основательно знавшие Америку, определенно утверждали, что наша политика нот являлась в корне неправильной по отношению к Вильсону и его окружению.
Даже лица, употреблявшие все свое влияние для того, чтобы достигнуть быстрейшего соглашения с Англией и Америкой, не соглашались с бюрократически-юридическим путем, на который неизменно возвращалось министерство иностранных дел. Так, г-н Баллин писал 1 августа 1915 года относительно нашей ответной ноты по вопросу о «Лузитании»: Я и сейчас совершенно не согласен со взглядами Вильгельмсштрассе на этот инцидент с Америкой. На последнюю ноту следовало ответить немедленно, в течение 24 часов, а ответить было так легко! Нужно было попросту сказать: Императорское правительство с чувством глубокого сожаления усматривает из ноты, любезно переданной вашим превосходительством по поручению вашего правительства, что правительство Соединенных Штатов Северной Америки не склонно принять далеко идущие уступки, возвещенные в последней ответной ноте императорского германского правительства. В таких условиях императорское германское правительство может лишь выразить пожелание, чтобы правительство Соединенных Штатов предложило своим гражданам не садиться на суда, плавающие под флагами враждебных держав и намеревающиеся пройти через военную зону, установленную германским правительством.
По моему мнению, подобный короткий ответ следовало бы вручить м-ру Джерарду в течение 24 часов после получения ноты. То, что мы опять колеблемся вот уже 14-й день, создает у американцев впечатление, что ответственные руководители Германии снова наклали себе в штаны. Мы ведь знаем, что в Вашингтоне политику делают засучив рукава, а потому урегулирование инцидента с Америкой надо приспособить к психологии этой нации.
Так писал Баллин; приведу теперь также высказывания представителя противоположного направления. 5 августа 1915 года статс-секретарь Гельферих написал рейхсканцлеру письмо, в котором предложил ввести новые ограничения для подводной войны на срок от нескольких недель до трех месяцев (в зависимости от обстоятельств). Он полагал, что американское правительство сделало нам позитивное предложение сотрудничать с ним в борьбе за свободу морей. Поэтому он думал, что приняв требования американской ноты, мы создали единый фронт Америки и Германии против Англии. Владельцы хлопковых плантаций окажут-де такое давление на Вильсона, что он спасет германские текстильные фабрики от остановки, а их рабочих – от голода. Если мы дадим Вильсону удачную возможность выступить в защиту своих идеалов, то он должен будет воспользоваться ею. Германия же, по мнению Гельфериха, должна была разбить своих противников поодиночке, как сделал это легендарный Гораций, победивший трех преследовавших его Куриациев благодаря тому, что ему удалось разделить их удачным отступлением. При подобном отступлении германское правительство так же нельзя будет обвинить в трусости, как и Горация. Таким образом, Гельферих считал потерю престижа несущественной и полагал, что мировые державы поведут себя так же глупо, как трое Куриациев в легенде.
Я полагаю, что Баллин лучше понимал, как надо обращаться с американцами, чем Бетман или Гельферих. Между тем после инцидента с «Эребиком» мы пошли на гораздо большие уступки, чем предлагал Гельферих, не получив взамен ни одной кипы хлопка. К тому же уже при первом обмене нотами в феврале 1915 года мы дали Вильсону возможность покончить с общностью интересов, на которую из года в год рассчитывали немцы с их неиссякаемой способностью к иллюзиям, хотя даже в самом лучшем случае Лондонская декларация – эта альфа и омега юристов из министерства иностранных дел – не принесла бы нам выгод, способных повлиять на исход войны.
Статс-секретарь фон Ягов заявил 15 августа в комиссии рейхстага, что в вопросе о подводной войне мы не допустили давления на нас со стороны Америки. Но как только рейхстаг в основном закончил свою работу – сессия его закрылась 26 августа, рейхсканцлер при поддержке фон Фалькенгайна и адмирала фон Мюллера употребил все свое влияние, чтобы добиться прекращения подводной войны. Поводом для этого послужило потопление парохода «Эребик»{220}, хотя донесение командира подлодки об этом инциденте еще не было получено, да и со стороны Америки не последовало никаких жалоб. Как заявил впоследствии посланник фон Трейтлер на докладе у кайзера, дело тут заключалось вовсе не в инциденте с «Эребиком», а в окончательном соглашении с Америкой.
