Оттуда он написал прокуратору Морозини, где признавал свое заблуждение и упрекал Гримани в том, что тот закрыл перед ним двери, не дав ему возможность оправдаться. «Мне пятьдесят восемь лет, — писал он, — и мне трудно ходить пешком, особенно когда зима не за горами; думая о том, что мне вновь предстоит скитаться по градам и весям, я гляжу на себя в зеркало и смеюсь: нет, вернуться к былому я уже не могу».
Через месяц он вернулся, написал несколько пустых докладов для инквизиторов, собрал свои вещи, попрощался с Франческой и покинул город. Внутренний голос говорил ему, что это навсегда. «То ли я не создан для Венеции, то ли Венеция не создана для меня, или же мы оба не созданы друг для друга», — написал Казанова. Это случилось в январе 1783 года. Почти девять лет провел он на родине, и теперь он покидал ее — усталый, разочарованный и не питающий никаких надежд. Друзья и знакомые от него отвернулись, ему осталась верна одна Франческа.
Казанова уехал в Вену, где несколько месяцев прожил за счет приятелей, посещая званые обеды, завтраки и ужины.
Затаив неприязнь к изгнавшим его властям, Казанова, пользуясь своей известностью предсказателя, решил им отомстить. Спустя несколько недель после его отъезда инквизиторы получили анонимное письмо, в котором утверждалось, что 25-го числа текущего месяца в Венеции начнется землетрясение, оно разрушит город до основания. Письмо посеяло панику, многие патриции стали срочно покидать город, особенно когда узнавали, что автором письма являлся некий Казанова, ухитрившийся вложить свое послание в дипломатическую почту. Оракул Казановы был известен многим, и его предсказания в основном сбывались. К счастью, не на этот раз.
И вновь Казанова вынужден странствовать. Во Франкфурте он познакомился со знатной и богатой англичанкой, которая предложила ему сопровождать ее в Амстердам. У англичанки была одна странность: она желала говорить только на латыни, а Казанова прекрасно знал этот язык. Но однажды, когда они почти добрались до цели, после одной из трапез Казанова заявил своей спутнице: «Я покидаю вас, сударыня, дабы отправиться туда, куда призывает меня мой каприз. Удержать меня невозможно». Что произошло между ними и кем была эта загадочная англичанка — неизвестно. Она оставила Казанове двадцать пять гиней, что в его положении было весьма кстати. В одном из писем, намекая на этот таинственный эпизод из его жизни, Казанова написал: «Возможно, когда-нибудь станет известно, предвестницей каких великих событий она была». Другой намек был еще загадочнее: «Не стану рассказывать, кто была эта англичанка, но поведаю вам, отчего я отказался ехать на Мадагаскар». Иными словами, покинув Венецию, Казанова преисполнился всевозможных планов, в том числе самых невероятных. Но иметь дело с дамами a la маркиза д’Юрфе он, видимо, зарекся.
Хаотичные переезды из города в город привели Казанову в Париж; он не узнал его. Изменилось все — возможно, потому, что изменился он сам. Прежние друзья и приятели либо не узнавали его, либо он не узнавал их. Город утратил прежнюю веселость, отличавшую его еще тридцать лет назад, которая делала пребывание иностранцев в нем особенно приятным. В обращении парижан не было прежнего радушия, вместо улыбок на лицах появилось выражение заносчивой дерзости. Веселое и непринужденное настроение сменилось озабоченностью, былых зевак на улицах как не бывало. Нравы упростились, в них чувствовалось больше свободы, однако повсюду царила внутренняя настороженность, воздух был напитан беспокойством. Древняя монархия раскачивалась словно корабль перед началом шторма. «Дела, затруднения, заботы, планы — все это написано на лицах. В обществе восемнадцать человек из двадцати только и делают, что изворачиваются, чтобы как-нибудь покрыть издержки, вызванные жизнью на широкую ногу», — писал певец Парижа, замечательный французский философ Луи-Себастьян Мерсье[74]. Лица прохожих в большинстве своем выражали неподдельную тревогу. Страна была накануне банкротства, а возле дверей ее стоял грозный и величественный призрак Революции. Единственно неизменным в Париже оставалось влияние женщин; желающим преуспеть необходима была поддержка сильной и нежной женской ручки. Но Казанове уже шестьдесят, а в таком возрасте без денег искомую поддержку найти трудно.
Однако предгрозовой воздух Парижа вернул Авантюристу былую энергию. Он отыскал старых знакомых, с их помощью завел новых, стал общаться с философами, дипломатами, литераторами, познакомился с доктором Бенджамином Франклином[75], посещал заседания Академии, стал завсегдатаем модных гостиных. Он был совершенно не против обосноваться в Париже, однако для этого также потребна была должность, предполагавшая достаточное вознаграждение, а таковой ему никто не предлагал. И в ноябре он вместе с братом Франческо уехал в Вену. Там он вновь попытался пробудить интерес Венецианской республики к своей персоне, завязав отношения с ее посланником Фоскарини. Но Республика не желала распахивать свои объятия блудному сыну, высмеявшему знатнейших ее граждан. В доме Фоскарини Казанова познакомился с графом Вальдштейном; знакомство сие и определило его судьбу. Графу не было еще и тридцати, он был членом масонской ложи и вел рассеянный образ жизни, много путешествовал, играл, интересовался магией и преклонялся перед Парацельсом. Казанова без труда очаровал графа, посвятив его в тайны своего оракула и философского камня. Прощаясь, граф предложил ему отправиться с ним в Богемию, в местечко Дукс (современный Духцов, Чехия), где находился принадлежавший ему замок.
Серая громада графского жилища произвела на Авантюриста удручающее впечатление; по его мнению, она более напоминала тюрьму, нежели приют отдохновения. Ему показалось, что жизнь в таком замке равносильна заточению. Поэтому в гостях у графа он не задержался и отправился в Дрезден, где, как это уже случалось, поссорился с братом Джованни и вернулся в Вену. В Вене его ждало письмо от Франчески. «Милый мой любимый друг, — писала она, — как могу, выражаю вам свою признательность, ибо никого другого кроме вас у меня на свете нет». Как всегда, подробно излагая ему домашние новости, она поведала ему о болезни брата и попросила прислать немного денег, ибо на докторов сильно поиздержалась: «Желаю вам счастья и довольства. А коли появятся у вас деньги, помогите чем можете, ибо пребываем мы все в большой нужде, а обратиться у меня кроме вас не к кому». Время от времени Казанова действительно посылал Франческе кое-какие крохи, однако сейчас он не мог дать ей ни гроша; положение его было таково, что ежели бы не помощь посланника, то ему пришлось бы ночевать на улице. Фоскарини взял его на должность посольского секретаря, доверив ему разборку поступавших депеш. Жалованье было не велико, зато пища и кров предоставлялись бесплатно. Еще Авантюрист подрабатывал чичисбеем у некой дамы преклонных лет, однако поприща сего стыдился и делал это втайне. Не теряя надежды вновь заслужить прощение, Казанова написал несколько памфлетов против врагов Республики, а когда стал назревать дипломатический скандал, выступил в защиту Фоскарини. Время от времени он отсылал статьи в издававшийся в Триесте альманах «Обозреватель», за что, видимо, получал вознаграждение не только моральное, но и материальное.
