Лопе решительно и упорно сражался с этим умышленным осложнением стиля, делавшим текст «темным», то есть малопонятным. Конечно же его пьесы представляли самый большой интерес для его критиков. С огромным юмором и к великому удовольствию зрителей он представлял сцены, похожие на ту, что есть в его пьесе «Дружба и долг», где диалог ведут дворянин и поэт, желающий наняться в услужение. Будущему господину, спрашивающему, каков его стиль, простой или культеранистский, поэт отвечает: «Культеранистский, ваша светлость». И далее происходит такой диалог: «Прекрасно, ты станешь составлять мои секретные послания». — «Почему, ваша светлость?» — «Черт побери, потому что я буду уверен, что никто в них ничего не поймет!» Точно так же в одном очень остроумном сонете Лопе вернул на землю двух поэтов предыдущего столетия, прославившихся изяществом, простотой и совершенством: Боскана и Гарсиласо де ла Вега, того самого, что был в Испании так же знаменит, как Ронсар во Франции. Лопе привел их на постоялый двор, где разговаривали, следуя правилам нового стиля:
— Боскан, мы прибыли слишком поздно. Смогут ли нас устроить на ночлег?
— Так постучи, Гарсиласо.
— Кто там предстал?
— Смилуйтесь, откройте двум всадникам с Парнаса!
— Не может здесь ноктюрновать вооруженная палестра!
— Я не понимаю, что говорит служанка.
— Сударыня, что вы говорите?
— Что надобно стремиться к шири, ибо сии лимбы указывают на запад, а солнце обесцвечивает долю розы…
— Женщина, ты в своем уме? По какой причине ты отказываешь проезжему гостю?
— Что они сделали с языком? Здесь более не говорят на языке христиан.
— Пойдем отсюда, Боскан, мы сбились с пути.
Этот сонет, представленный в форме театральной сценки, имел такой огромный успех, что Лопе ввел его во многих вариантах в несколько комедий, в частности в комедию «Капеллан Пресвятой Девы». Отзвуки его можно найти и в романе «Доротея», опубликованном Лопе двадцать лет спустя; там есть сцена, в которой Сесар и Лудовико критикуют по всем правилам новый стиль и в конце сочиняют нечто вроде бурлеска.
Кишащий культеранизмом, друг Клаудио,
Я с завтрашнего дня стану минотавристом.
Я отбрасываю прочь испанскую фразу,
И пусть все уединения следуют за мной.
Как предшественник с сего дня я клянусь
Именовать зарю Батистой или Иоанной,
Море — муаровой тканью, лягушку —
Водяной мухой, а пшеницу — злюкой золотой.
Что это за стихи? Турецкие или древнегерманские?
Читатель, рукоплещи им, ибо они
Культуранистско-дьявольские!
Популярность этих творений Лопе только раззадорила критиков, распускавших о нем по Мадриду злобные и язвительные слухи. В первых рядах этих критиков был Гонгора, покинувший Кордову, чтобы обосноваться в столице; он буквально посылал в адрес Лопе проклятия. Его эпигоны, одни только и задетые Лопе, казалось, не понимали, что слова Лопе были обращены только к ним, и сделали вид, что защищают своего господина и учителя. Однажды ночью на окне рабочего кабинета Лопе, выходившем на улицу, они написали огромными буквами: «Да здравствует Гонгора!»
Гонгора же никак не мог усмирить свою злобу против Лопе, тем паче что ему самому пришлось отказаться от попыток писать для театра. Едва прибыв в Мадрид, он устроил публичное чтение двух своих пьес, работа над которыми уже близилась к завершению: «Стойкость Изабеллы» и «Доктор Карлино». Друзья Гонгоры наградили их аплодисментами, но на сцене театра их так и не сыграли. Гонгора понял, что драматургия — не его сфера деятельности.
В то время как молодые последователи Гонгоры раздувались от высокомерия, Лопе думал только о том, как продолжить творить, как совершенствовать себя в драматургии и в поэзии в обстановке вновь обретенного покоя, после изнурительных баталий, через которые он прошел, дабы помочь Амарилис одержать победу в тех процессах, что были организованы по обвинениям, выдвинутым против ее мужа, недавно скончавшегося. Одновременно он заметил, что ему может представиться удобный случай взять реванш за нанесенные ему оскорбления во время празднеств, связанных с причислением Исидора-землепашца к лику блаженных. Муниципалитет Мадрида известил Лопе о том, что он будет председательствовать на литературном празднике, посвященном сему знаменательному событию. Это была нежданная удача, ниспосланная Лопе самим Провидением, чтобы наказать Гонгору, пригласив в приходскую церковь Сан-Андрес только своих друзей-поэтов, как это он сделал в Толедо. Можно было не сомневаться в том, что литературный конкурс, включенный в церемонию, посвященную открытию недавно завершенной Пласа-Майор и причислению к лику блаженных покровителя столицы, имел бы гораздо больший резонанс в обществе, чем толедские проделки Гонгоры. Так все и было. На помосте, обтянутом шелком, среди членов жюри восседал Лопе в обитом парчой кресле. Он обводил властным взором огромное собрание, состоявшее из дворян и духовенства, а также представителей простого люда. Между ним и публикой находился серебряный саркофаг искусной работы, в котором лежало тело Исидора, совершенно не тронутое тлением, что придавало всей сцене торжественность и серьезность. Девять «поэтических действ» должны были составить программу конкурса, в ходе которого девять групп поэтов должны были состязаться в девяти различных жанрах; в качестве своеобразного стимула на всеобщее обозрение были выставлены дорогие призы, ожидавшие победителей: канделябры, серебряные вазы, чаши и блюда. Среди участников были Гильен де Кастро, Хуан Перес де Монтальван, Кальдерон, которому тогда было всего лишь двадцать лет, а также сын Лопе, тринадцатилетний мальчик, прочитавший поэтическую глоссу (то есть комментарий. — Ю. Р.) на заданную тему. Лопе имел грандиозный успех, это было настоящее признание его национальным поэтом теми, кто представлял королевский двор, церковь и столицу Испании. Что значили в сравнении с этим жалкие ссоры с какими-то учеными педантами! Но Лопе ожидали еще более торжественные и пышные празднества. С восшествием на престол Филиппа IV ожидались грандиозные празднества, в программе которых театральные представления должны были занимать не последнее место. Мадрид вполне справедливо гордился великолепным ансамблем Пласа-Майор, выстроенным Хуаном Гомесом де Морой на месте старой Пласа-де-Аррабаль, чье название уже почти забыли, так покорила сердца мадридцев новая площадь. Вот там в апреле — июне 1622 года и происходили празднества, сопровождавшие канонизацию Исидора (указ был подписан папой римским одновременно с указом о канонизации Терезы Авильской) и еще двух блаженных: Франциска Ксаверия и Филиппо Нери. Город опять избрал Лопе распорядителем этих празднеств. Прежде всего ему заказали написать две пьесы, посвященные детству и юности святого Исидора. Лопе написал их с обычной быстротой, и они были представлены перед королем и его двором актерами трупп Кальехо и Кристобаля де Авенданьо. Городские власти предусмотрели проведение поэтического конкурса, председательствовать на котором опять доверили Лопе, объявив, что он волен собрать столько участников, сколько пожелает. Он этим воспользовался для того, чтобы в качестве предварительного условия потребовать исключения из списка участников тех, кто «способен затемнять и искажать традиционную чистоту кастильского наречия». Как говорится, имеющий уши да услышит! В первом конкурсе приняли участие более ста тридцати поэтов. Лопе поручили произносить вступительные речи на всех конкурсах, что он и сделал с чрезвычайной торжественностью. Но затем открывал каждый конкурс чтением бурлескных стихотворений, которые впоследствии подписывал псевдонимом «Лиценциат Бургильос». Он получил первый приз, а также третий за стихотворение, которое подписал именем Антонии де Неварес, своей пятилетней дочери. Решение членов жюри было встречено аплодисментами, и все обратили особое внимание на дворянина, занимавшего привилегированное место; это был дон Диего де Урбина, король фехтовальщиков и член городского органа управления Мадрида, в котором многие узнали отца первой жены Лопе Изабеллы де Урбина. Для Лопе это был триумф, и он покинул праздник, окруженный толпой почитателей и друзей. Он созерцал счастливую Амарилис, восторгался роскошным убранством фасадов домов и видом пышных дворцов.
