Будучи сценаристом документального кино, драматургом, человеком очень эмоциональным, приученным со студенческой скамьи изучать жизнь и проникать в суть явлений, Виталий Гузанов не мог быть просто равнодушным наблюдателем, пройти мимо судьбы, как он говорил, «друга с большой буквы». Он переживал жизнь Василия как свою, рассказывая о нем, не мог сдержать свой гнев. Голос у него менялся, глаза наполнялись слезами, мог и ложку сломать, и тарелку опрокинуть – он переставал владеть собой. Василий был для него не просто другом, он был олицетворением нашей противоречивой действительности. Гузанов мечтал поведать людям о том, что знал и что угнетало его душу. «Нужно только время, – твердил он. – Я расскажу правду всему миру»! Он писал тогда книгу о Японии и, видимо, какими-то подтекстами, эзоповым языком хотел высказать в ней свои потаенные мысли о правителях и их судьбах, о Василии Сталине, его отце и придворной «политбюровской» возне, – сценаристы всё это могут и умеют. А может быть, он выжидал, что придет время и для отдельной книги, уж очень ярко рассказывал он о своем друге, неординарном, самобытном человеке.
Время, увы, не пришло. Виталий Гузанов ушел в мир иной… Так уж получается, что ничего нет крепче власти и сил, ее укрепляющих и поддерживающих.
В теплый майский день шел я на работу. Было около девяти часов утра. Настроение хорошее. Не спешу… Пока просмотришь вчерашний монтаж, резервные дубли, расставленные или висящие на софитах, по обе стороны монтажного стола, подложенные ролики, глянешь в сценарий, – рабочее состояние – творческое – приходит только к десяти часам. Словом, сам монтаж начинался после десяти. Вот тут уж не подходи. Не мешай! Убью!..
Итак, подошел к проходной. Женщины из охраны сдают смену: разговоры, смешки, сплетни – ну, как это всегда у женщин. Не скучают. Семечки тыквенные лузгают. Одна из них – моложавая, симпатичная, всегда улыбчивая, похоже, незамужняя или вдовушка, сияет, приветствуя:
– Рустам Бекарыч, здравствуйте! Вот, угощайтесь! – и оделяет меня двумя-тремя семечками.
Я поздоровался, поблагодарил и, не задерживаясь, прошел на территорию студии.
Недалеко от ворот, слева в маленьком домике помещалось все студийное командование. Этот домик у нас назывался «Белым домом». Под окнами домика разбита клумба. Женщины в синих халатах из общества озеленения занимаются посадкой цветочной рассады, придерживаясь какого-то только им понятного рисунка. Ну и я одну крупную семечку, подаренную на проходной, возьми да и воткни по центру клумбы! Так просто, от хорошего настроения, от теплого весеннего солнышка, от радостного ощущения весны – внес свою лепту в озеленение! На вопросительные взгляды женщин я пояснил в шутку:
– О-о!.. Это привезенный из Испании неповторимый цветок. В Кремле перед дворцом растет! – и пошел дальше, к себе в монтажную.
Недели через две гляжу – росток, сантиметров пятнадцать! Я не поленился, вернулся на проходную к женщинам:
– Девчонки, там по центру клумбы я семечко ваше посадил, похоже, принялось. Вы поглядывайте, может, и поливать будете…
– Да-да! – хором ответили на проходной.
К осени по центру клумбы среди цветов выросла огромная тыква, килограммов на пятнадцать. Ора-а-анжевая, красавица! Дыни не надо, вместо дыни бы съел!
Со стороны дороги тыква не бросается так нахально в глаза, как из окна замполита. Он пришел после отпуска на работу, открыл окно – и помертвел: тыква!.. За что? Кто?! Кто посмел?! Если бы он окно раньше открыл, не принял бы эту тыкву как оскорбление по своему адресу: ну, зеленый росток; ну, цветет крупными желтыми цветами, – даже красиво! Кто мог помешать расти тыкве? Вот и выросла «на халяву»!.. Но тут, пока он был в отпуске – и вдруг наглая усмешка природы: громадная, оранжевая! Прет, ну просто прет в глаза! В окно лезет!..
Он начал выяснять осторожно, исподволь, кто автор этого творения. А-га!.. Режиссер Мамин, сукин сын. Ну, погоди!.. Вызывает:
– Рустам Бекарович! У нас на Украине тыкву кидают жениху вслед, когда отказывают ему. Или дома, вместо отказа, вместо слов – перед женихом тыкву на стол выставляют, и все село знает, в окна глядят, пальцами показывают… То есть, гм– гмм… А у вас как?
– Что как? – я вначале действительно не понял, что ему от меня надо.
– Ну когда тыкву кладут или кидают вслед? Как у вас?
– У кого «у вас»?
– У мусульман! Вы же татарин?
Я начинаю понимать, к чему он клонит, и внутри меня, словно бесенок какой зашевелился:
– Да! Но я родился в Москве и единственное, что могу сказать о тыкве, то ее все едят!.. И мы тоже едим с кашей. В салатах… – Чем больше он напрягался, закипал, тем веселее мне становилось: ну надо же – идиотизм полный! – Я не пойму вас…
– Ну, да-да! – он начинает раздражаться. Но виду-то показать нельзя! Вообще, он по сути своей был эдакий «человек в футляре», скользкий какой-то, плоский, за очки все прятался. Думается, и в армию-то он пошел ради формы, ради погон и чина, дающего власть, а не служить Отечеству. Это у него во лбу впечатано.
Он протирает замшевым кусочком очки, надевает, поглядывая искоса за окно. А там тыква «язык ему показывает».
– А в Башкирии, в Татарии, у них за что тыкву выставляют? – Вскинул глаза, смотрит на меня сквозь блестящие линзы. «Поймал!»
– Я в Башкирии и в Татарии не был.
– Нет? Ну, в Узбекистане, Туркмении. У них как?
– Откуда я знаю? Был я и в Казахстане, и в Узбекистане; у них есть дыни, сладкие ароматные дыни, их они едят. Зачем им тыква? Тыква только на Украине, в Москве вон… Посмотрите – красота достойная натюрморта! В Азербайджане, Армении тоже есть дыни и их только едят. И потом мне кажется, в мусульманских республиках грех глумиться над пищей, как говорят, богом данной. – Вижу, замполиту нечего сказать. Я встал: – Извините, у меня автор в монтажной. Нехорошо столько заставлять его ждать! – вышел…
Всю осень, как только замполит меня увидит, обязательно остановит и выспрашивает:
– Ну, так ничего и не скажете?
– О чем? О тыкве, что ли?
– Ну о чем же? Конечно, о тыкве.
– Ну, вы даете!.. Это уже похоже на анекдот!
На партийных собраниях сидит он в президиуме и сверлит меня глазами. Мужики рядом спрашивают, «что это замполит в тебя вперился, глаз не оторвет»? Я им рассказываю про тыкву. Они прыскают, шушукаются. Смеются и справа, и слева, удержаться не могут. Глядя на них, и я не могу удержаться – смеюсь.
Замполит весь красный. Понимает, что смеются над ним и, конечно, думает, все дело в тыкве, которую я посадил. Ерзает, как на угольях. Но люди-то смеются над тыквой, им самим созданной! Над ситуацией, им самим выдуманной! Я тогда просто веселился; казалось: ну что ж, бывают же убогие люди! Без чувства юмора, например! Больше всего на свете они боятся за свой авторитет; им все грезится, что тень на них упала, да еще не с той стороны! Не дай бог, кто заметит это!.. Но, как выяснилось позже, я ошибался, и довольно жестоко поплатился за это.
