- Рифмуют по гласным, - развеяла редактор Ирина Макаршина мою неосведомленность. И литературного обозревателя В. Приходько тоже.
Радуясь, что у не имеющего реальных дел Ал. Соболева «денежный ручей был узок», В. Приходько опять опускает «лишнее»: тихо, незаметно умалчивает о том, что, не отбери государство у инвалида гонорар за миллионы грампластинок, ручей выглядел бы хорошей рекой. Но такова мера честности В. Приходько, а может быть, его необоримая тяга к сокращениям. Упомянув в одном месте статьи слово «эйфория», в другом - «фантасмагория», литературный обозреватель внушал, вталкивал в подкорку мысль о том, что писал он о бездельнике с постоянными болезненными состояниями. Я доказала, что он лгал. Он не сумел понять, что, возводя напраслину на автора «Бухенвальдского набата», он нарисовал свой собственный портрет, который в свете моих разоблачений выглядит отталкивающим. Если подобная работа была для него средством заработка, то в случае с Соболевым ему лучше было бы обратиться ко мне. Я оплатила бы ему отказ от лжи. Я спасла бы его от низости. Я помогла бы ему уклониться от искажения смысла доброго, лиричного стихотворения Ал. Соболева, написанного по факту внезапной смерти балерины кордебалета, скончавшейся от сердечного приступа, во сне. Она была талантлива, но так и не смогла доказать, что способна на большее. Ал. Соболев по-своему рассказал о ее смерти. Придумал сюжет. В. Приходько выдернул строчку, объявил с газетной полосы, что Ал. Соболев тоже неудачник. Глупо. «Быть раз Улановой», если судить по Приходько, Соболеву довелось. И не во сне, а наяву. И еще как! Породил «девятый вал» писательской зависти. Явным свидетельством которой и явился пасквиль В. Приходько.
И все-таки как посмел он так распоясаться, так оболгать автора «песни-эпохи»?! Он воспользовался наступившей свободой слова. Из «боевой амбразуры», то есть окна «Московской правды», он оповестил всех, кого мог, о том, что свобода слова без внутреннего, личного «цензора» у самого журналиста превращается во вседозволенность.
Заключительные пассажи В. Приходько я нарочно приберегла напоследок. Для полноты впечатления. Судите сами, сколько благородства, сколько журналистской этики в его выражениях в адрес Ал. Соболева: «Потом пришла старость» (в подтексте - так тебе и надо!); «Потом пришла смерть». И ни слова сожаления, как будто преставился Гитлер или Сталин.
А в самом конце - вывод литературного обозревателя, вывод потрясающий. Цитирую: «Возможно, найдутся читатели, которым скромная муза Соболева будет симпатична». Но позвольте: он же не поэт?! Он и писать-то не умеет, ну там банальное, газетное и прочая несостоятельность поэтическая. Какая муза, если он не поэт?!
Можно и иначе посмотреть на выступление В. Приходько об Ал. Соболеве. По аналогии с басней «Дубина», написанной Соболевым в 1965 г. по другому поводу.
«Эх, хороша», - взыграла сила дурака, а у него была крепка рука:
дубиной он взмахнул над головой -
полкрыши враз долой!
Сейчас всем будет жарко!
...Одним ударом уложил овчарку... и т.д.
Мораль:
Дубина не страшна, пока орудием не стала дурака...
Я учла скромненький тираж «Московской правды» в масштабах страны, тем паче - планеты, сопоставила его с миллионами и миллионами почитателей «Бухенвальдского набата», и выступление В. Приходько, не знаю на кого рассчитанное, сразу представилось мне жалким проявлением бессильной озлобленности. И намерение призвать клеветника к ответу через суд отпало само собой, его заслонили заботы более важные, не терпящие промедления: в моих руках еще находилась неизданной рукопись романа Ал. Соболева «Ефим Сегал, контуженый сержант». А было мне 75 годочков от роду с гипертонией в придачу, при полном одиночестве... Ну, допустим, наказала бы я пасквилянта, пережив многие месяцы судебной тяжбы, измотала бы нервы. Тем временем издание романа не стронулось бы с места ни на шаг. Так что о выборе, о предпочтении тут помышлять не приходилось.
Но «беда не приходит одна». Неожиданные осложнения появились после смерти Ирины Макаршиной. В Еврейской культурной ассоциации не стало редактора, а новым, открыла я с удивлением, обзаводиться они не спешили. Со значительными материальными потерями вынуждена была я расторгнуть договор с ЕКА на издание романа.
То, что произошло потом, пусть я покажусь суеверной, на мой взгляд, не обошлось без милости Бога и доброго знака судьбы.
Я предложила роман независимому издательству «ПИК». Привыкшая к отказам и грубости, всегда готовая к обороне, к наступлению, я вдруг попала в самую доброжелательную обстановку. Роман был принят к изданию. Меня, когда я приходила, встречали улыбкой, радушно предлагали чашечку чая. Но больше всего согревало меня уважение к творчеству, личности моего покойного супруга, заклеванного поэта. Совместная работа над подготовкой рукописи к изданию проходила при непосредственном участии исполнительного директора издательства Людмилы Александровны Рекемчук, главного редактора художественной литературы Георгия Михайловича Садовникова. Георгий Михайлович не ограничился вступлением, небольшим предисловием к роману - «От издателя». Молча, без разного рода деклараций и реляций, тактично, умно и уместно, он по-хорошему приложил руку к той самой художественной шлифовке романа, которую не успел сделать автор. Он поступил в лучших традициях отечественной литературы и культуры. С добрым напутствием и добрыми пожеланиями обретенных друзей, «Ефим Сегал, контуженый сержант» в конце 1999 г. вступил в большой мир.
Я не склонна верить тому, что его не заметили из-за скромных достоинств. Те, кто прочитал его, мои знакомые, не в угоду мне, высоко оценили роман, восхищались его честностью, правдивостью, оригинальными суждениями и выводами автора по самым разным затронутым им вопросам. Но пресса, электронные СМИ, регулярно оповещающие читателей о выходе многих новых книг, его или «не заметили», или отмолчались. Реклама отсутствовала полностью. И все-таки я радовалась. Радовалась и радуюсь, держа в руках не рукописи с неизвестной судьбой, а хорошо изданные, мастерски оформленные две книги: и сборник стихов, и роман. Они живы, они находятся у людей. Они, слава Всевышнему, не погибли безвозвратно, не сгинули бесследно. И каждый, кто возьмет их в руки, встретится, как сказал Л.И. Тимофеев, с хорошим человеком, их автором. Но больно и горько до слез, что умер поэт Ал. Соболев оскорбленным, обобранным, с безмерной, угнетающей тревогой за свой полувековой литературный труд, что при жизни его лишили законнейшего права увидеть свои сочинения дошедшими до читателей, взять в руки изданными поэзию и прозу, строки, которые он назвал «души напевами, из сердца соками», где «каждая строчка звучит как мятеж и каждое слово пронизано светом».
