Ознакомительная версия.
Пусто, холодно, сыро.
Стояли в очереди к врачам.
Два врача — молодые женщины и врач мужчина.
К интеллигентам относились с тайным сочувствием.
Спрашивали [кто-то] о профессии. Почему-то сказал: «библиотекарь», а врачам — «педагог».
Заглядывал в категорию [т. е. пытался увидеть, какую категорию трудоспособности мне поставили].
И[горь] Е[вгеньевич] заглянул: 2-я на 3 месяца — это мне [значит, мог работать физически].
Потом оказалось не то.
И[вану] М[ихайловичу] [Андреевскому] дали 3-ю, то же и И[горю] Е[вгеньевичу].
Было неловко снимать рубашку [носил золотой крест; врачи не обратили внимания].
Вышел на улицу — хотелось есть. Солнце скользило к горизонту.
Пошел к вещам, но не пустили.
Стали собирать. Сделали перекличку. Одного не хватило.
Кричали на нас, топали ногами [уже в темноте].
Оказалось, [отсутствовал] Овчинников, вор — староста. Он сидел в карцере: его опознали как беглеца и страшно избили (а конвою нашему не сообщили, они-то и не могли досчитаться одного).
В конце концов заорали: «Бери вещи!»
По одному подходили к куче и тащили. Многие не могли найти своих вещей под грудами мешков и чемоданов.
Снова строились, но по 10 в ряд.
Пересчитывались [много раз]. Проходили в ворота.
Командовали уркам [тем, что без вещей] брать наши вещи. Я помню, что что-то отдал урке в одном белье и обещал ему заплатить полтинник.
Истошный крик [караула]: «На нервах играете!» [это что мы недостаточно быстро идем]. Шли почти бегом.
Крики конвоя: «Шаг вправо, шаг влево буду рассматривать как побег! В партии отставших нет! Стреляю без предупреждения! При команде «ложись» — все, как один!»
Незаметно в, темноте, в нервном беге, урки сбрасывали корзины в канавы.
Чувствовал, что сил нет (ведь 9 месяцев тюрьмы, без движения, в страшной духоте, сказывались).
Корзину мою все же нес урка, которому обещал полтинник.
Отчаянный холод.
Снова та же дорога, мост и карантин [на Поповом острове — теперь «Остров трудящихся»].
[Встречают]: «Здравствуй, 1-я карантинная рота!»
Пересчет и укладка на нары.
Комвзвод и взводный брали [заключенного] за руки и ноги и втискивали на нары по одному (как кильки в банке; только на боку).
[Мы не стали «укладываться»].
Темнота, еле видны ворота конюшни (где для этапов устроены нары) и узкие, точно прищуренные, два окна.
Стояли часов 5, смыкая ряды (от холода). Урки плясали (от холода, в белье, тем, у кого не было одежды, выдавали только белье). Мигали маяки, и не мигала Секирка.
Северо-восток ближе к космосу. Там, в этом углу Европы— Азии, рождается погода, [находятся] метеорологические станции, [происходят] подвижки льда. Космический холод — форпост человечества. Звезды кажутся ближе, и завесы северных сияний чуть приоткрываются над тайной Создания, чтобы вселить в души людей смертельный холод, пустоту и ужас перед громадностью мироздания.
Часовой в длинной шинели и валенках неслышными быстрыми шагами взад и вперед ходил за проволокой, точно маятник невидимых часов, точно поршень огромной машины. Не ветер, а целый ураган свистал в наших ушах, холодный, обледенелый, и раздувал полы моего полушубка.
Мороз становился крепче, талый снег обледенел, все быстрее ходил часовой, все быстрее шла таинственная машина — только звезды над головой.
Путеводные?
В утреннем полусвете стал виден мол, и оттуда, где должен был быть Остров, шел пароход — «Глеб Бокий» (я позднее узнал [его название]).
Нас втиснули в роту. Сесть негде. Втащил вещи и впихнул под нары. Потом долго искал — я знал, что вещи — это последнее, что связывало с домом (в тот момент это было главное — ощущать заботу родителей).
Сесть негде. Все освещается одной тусклой лампой. Удушливый запах. Голове жарко, а ноги в [неразб.] холоде. [Командиры из заключенных] хлестали шпану на вторых [верхних] нарах по ногам ремнями за пропавший чайник. (Наконец, чайник взлетел над головами, и бить шпану по голым ногам перестали.) Толстый взводный, поляк [из заключенных], оскорблял Андрюху [Миханькова], требовал уйти с прохода (куда? стояли плечом к плечу) и извинялся потом перед И[ваном] М[ихайловичем] Андреевским; «Нас мало — их [шпаны] много. Вы должны быть на нашей стороне».
Клопы ползли (на спящих на нарах) сплошной стеной. О[тец] Александр и кубанец [помню его: красавец в черкеске], мулла (занявшие два места) на одних нарах по очереди давали [нам] отдохнуть (кубанец-кабардинец только охранял нас, лежащих, от шпаны; уступали нам места — мулла и священник Александр).
Брали [из барака] на работу по очереди всех, кто стоял ближе (до дальних нельзя было добраться). Шпана плевала в нас и бросала вши, стреляла вшами щелчками.
Ночью [на следующую ночь] при лампах [разумеется, керосиновых — «летучая мышь»] вся наша компания переписывала татуировки [ «наколки»] на шпане на карточки [как приметы]. [Невольно у нас] появился начальственный тон (у И[вана] М[ихайловича Андреевского]). Итак, мы сразу стали на сторону меньшинства (как требовал от нас взводный-поляк). Полез переписывать татуировки поэт Ярославский. Ярославский стал что-то шептать на ухо [взводному]. [Взводный грозно стукнул по столу кулаком и сказал]: «Был тайным — станешь явным».
Получил чечевицу в кружку (родители дали мне с собой по совету опытных людей большую алюминиевую кружку — очень важный совет). Чечевица показалась вкусной. Долго [потом] чай отдавал чечевицей. Кружку носил в [большом] кармане полушубка. Нужник — на улице. Обледенелая высокая параша за перегородкой и свистящий ветер. Параша железная.
Вынося, один (помню — инженер) вылил ее на себя (выносили двое на шесте, продетом через ушки, передний упал, и на него вылилось все содержимое). [Инженер] поскользнулся с горы и обледенел, пока добрался до барака. (В барак его не пускали. Умер — замерз.)
Ма[рию] Казим[ировну] увели… Мы знали: [жених-поляк].
Познакомились с кабардинцами. Слегка хромой Хаз Булат Албаксидович. Другой — румянощекий красавец. Были и другие — спокойные, красивые, в полушубках и бараньих шапках.
Союз русских с кабардинцами.
Дм[итрий] Павл[ович] Каллистов в синем ватнике.
Ходили в ларек на гору — купил мыло в жел[езной] коробке [своего не достать] с пионером (изображение на коробке] и клюквенный экстракт [пить чай].
Были нервно веселы и часто поглядывали в сторону Острова: кто из нас поедет (с пятилетними сроками отправляли на Остров, с трехлетними оставляли в Кеми).
Знали, что едут пятилетники. Ав [енир] Петр [ович Обновленский], Арк[аша Селиванов] и Ник[олай] Ев[геньевич Сперанский] боялись остаться одни — без нас: так и случилось.
Ознакомительная версия.
