Ознакомительная версия.
3.1. «Министр-клоун»: С.Ю. Витте в восприятии оппозиционной общественности во время революции 1905–1907 годов
21 октября 1905 года, вскоре после издания Манифеста 17 октября, министр решил провести переговоры с оппозицией и пригласить наиболее авторитетных ее представителей в правительство. В переговорах в итоге участвовали видные деятели либерально-земских кругов: председатель Московской губернской земской управы Ф.А. Головин, будущий лидер партии «Союз 17 октября» А.И. Гучков, профессор Московского университета Ф.Ф. Кокошкин, один из лидеров земского движения М.А. Стахович и др.
Витте имел все основания надеяться на поддержку своего политического курса, рассматривая манифест как серьезную уступку со стороны власти. К своему удивлению, он не услышал от делегации ничего, кроме неосуществимых в тех политических условиях лозунгов. Наиболее радикальные либеральные деятели требовали созвать Учредительное собрание на основе всеобщего избирательного права для выработки конституции и объявить политическую амнистию. Встреча разочаровала и делегатов: премьер дал понять, что власть считает эти шаги преждевременными.
В те же дни состоялась встреча Витте с П.Н. Милюковым, в ходе которой будущий лидер кадетов объяснил премьеру причину сдержанности общественных деятелей. «Общество знает ваше прошлое, и общество вам не верит, – заявил он. – Оно не знает того, на что вы имеете полномочия и на что не имеете. Но оно, естественно, опасается, что известные обществу деятели будут использованы только для прикрытия, как ширмы, за которыми будут делаться дела, которые общество одобрить не может». «Но как добиться доверия общества? – возражал граф Витте. – Ведь доверие это может быть получено только делами, а для того, чтобы дела эти были, уже нужно иметь общественное доверие и общественное действие?»[164] Милюков порекомендовал премьеру образовать временный кабинет, «деловое министерство», что тот и сделал[165].
Были в обществе и те, кто полагал, что нужно постараться достигнуть согласия с правительством, невзирая на лица. В ноябре 1905 года на земско-городском съезде октябрист А.О. Немировский провозглашал: «Когда вспыхнул пожар, его надо тушить, не раздумывая над средствами. Не время заниматься оценкой деятельности графа Витте. Важно его положение, а не его личность. Нужно знать, что ему приходится вести войну на два фронта – и против реакции, и против крайних партий. Ему нужна поддержка со стороны общества, и мы должны ему дать эту поддержку»[166].
Устойчивая дурная репутация Витте усложняла ему задачу достигнуть взаимопонимания с оппозиционной общественностью. Недоверие к Витте испытывали и представители столичной бюрократии. Показательны воспоминания графа И.И. Толстого, которого Витте пригласил в свой кабинет на должность министра просвещения. Принять это предложение оказалось для графа Толстого совсем не легко: «Сам Витте внушал мне мало доверия: отдавая дань справедливости его уму и ловкости, мне казалось, что он должен быть человеком беспринципным, фальшивым и честолюбивым»[167].
Ситуация в стране осенью 1905 года была очень неспокойной. Параллельно с официальным правительством действовал Петербургский Совет рабочих депутатов, призывавший к неповиновению власти. В стране ширилось забастовочное движение, не прекращались беспорядки. Однако до конца ноября премьер не предпринимал энергичных мер по подавлению революционных волнений.
Многие полагали, что граф растерялся. А.С. Суворин в «Новом времени» затронул болезненный для премьера вопрос о противостоянии между его правительством и Советом рабочих депутатов, возглавляемым Г.С. Хрусталевым-Носарем: «Завтра эти “молодцы” арестуют графа Витте и посадят его в казематы Петропавловской крепости – ‹…› я нимало не удивлюсь»[168]. Статья явно задела Витте за живое, потому что он упоминал о ней на страницах своих воспоминаний[169].
Причину столь резкого отклика на злободневные политические события Суворин объяснил в одном из последующих фельетонов: «Меня спрашивают, ‹…› как я мог похвалить г. Хрусталева-Носаря, ‹…› когда он из кожи вон лез, чтобы разорить и пустить по миру Россию. Отвечаю. Потому что я не вижу на противной стороне людей, которые “из кожи вон бы лезли” для того, чтобы спасти Россию»[170].
Высказался в беседе с великим князем Николаем Николаевичем по поводу этих статей Суворина и сам император: «Плохая у Витте печать… Даже “Новое время” и то поносит и отказывает ему в доверии». Суворин, узнав об этих словах Николая II, был уязвлен и передал Витте через его секретаря: «Мы ничего от правительства и его главы графа Витте, ничего, решительно ничего не требуем ‹…› пусть требуют разные там Милюковы, Гессены, Винаверы и Пропперы. Мы только высказываем наши сомнения в результатах нерешительности действий правительства…»[171]
К обсуждению этой темы подключился в ноябре 1905 года и М.О. Меньшиков: «Ропот против графа С.Ю. Витте слышишь теперь в большом обществе. Рассчитывали в его лице найти человека сильной воли, решительной, активной, между тем продолжается все та же эра казенных бумаг и казенных слов, и даже тон последних потерял остатки прежней уверенности. ‹…› Так или иначе, общество изумлено и напугано параличом власти, похожим на содействие ее врагам». Далее Меньшиков прибегал к ловкому тактическому приему: выразив мнение, широко распространенное в обществе, он при этом не задевал Витте лично и таким образом смягчал удар, нанесенный Сувориным. Заверяя публику, что продолжает верить в «государственный ум» премьер-министра, публицист писал: «Позволю себе в качестве догадки приписать ему хитроумный план, который, если удастся, назовут, может быть, гениальным, если не удастся – безумным»[172].
Как следствие растерянности графа расценивал его действия и император. Николай II писал своей матери 10 ноября 1905 года: «…Не могу скрыть от тебя некоторого разочарования в Витте. Все думали, что он страшно энергичный и деспотичный человек и что он примется сразу за водворение порядка, прежде всего. Между тем действия кабинета Витте создают странное впечатление какой-то боязни и нерешительности»[173].
В.А. Маклаков видел разгадку поведения Витте в его надеждах на активную поддержку со стороны либеральной общественности[174]. Подобные мысли существовали и в окружении Витте, где, по утверждению чиновника министерства, П.П. Менделеева, считали, что «сокровенным желанием» премьера «было остаться главным исполнительным органом сильной, возможно менее ограниченной верховной власти и вместе с тем пользоваться доверчивой поддержкой русской общественности», и именно в этом была «его ошибка», ибо он хотел «примирить непримиримое»[175].
Чрезмерные надежды Витте возлагал на периодическую печать. Уже на следующий день после издания Манифеста 17 октября он пригласил в свой особняк ее представителей, «находя, что пресса может оказать наиболее существенное влияние на успокоение умов»[176]. Встреча не оправдала ожиданий премьер-министра. Признавая «какой-то особый вид помешательства масс», Сергей Юльевич сделал малоутешительный вывод: «…для меня было ясно, что опереться на прессу невозможно и что пресса совершенно деморализована. Единственные газеты, которые не были деморализованы, – это крайние левые, но пресса эта открыто проповедовала архидемократическую республику ‹…› вся же правая [пресса. – Э.С.] поджала совсем хвост ‹…› замолкла и ожидала, куда судьба направит Россию». Итак, резюмировал Витте, «ожидать помощи от помутившейся прессы я не мог»[177].
В оценке периодической печати с Витте был согласен и один из самых либеральных министров его кабинета, уже упомянутый граф И.И. Толстой. Отмечая передергивание фактов публицистами и лихость их оценок, он вспоминал: «Как “Русские ведомости” не стесняются правдой, когда нужно доказать превосходство кадетских предвзятых теорий, так “Новое время” лжет на каждом шагу, когда нужно окатить помоями инородцев…»[178]
Витте продолжал пользоваться уже испытанными им ранее методами работы с прессой, которые в условиях цензурных послаблений не были, однако, столь же эффективными. Начальник Главного управления по делам печати А.В. Бельгард вспоминал, что в середине октября Сергей Юльевич обратился к нему с просьбой запретить одну из газет, в которой была помещена статья, порочащая честь правительства. «Тогда, – пишет Бельгард, – я понял, насколько граф не ориентируется в новой ситуации, когда прессу практически невозможно было контролировать»[179].
В январе 1906 года на одном из заседаний правительства Витте жаловался членам Совета министров: когда он желает напечатать извещение или разъяснение существующих законов, ему приходится приложить немало усилий, чтобы найти, кто бы это напечатал[180]. В таких условиях стала ясной необходимость создания официальной газеты, которая поясняла бы публике точку зрения правительства. Официальный «Правительственный вестник» для этих целей явно не подходил. В результате долгих обсуждений было решено издавать газету «Русское государство» под редакцией верного премьеру А.Н. Гурьева[181]. Уже в том же январе 1906 года выход «Русского государства» анонсировался в официальных изданиях империи. Но, вопреки широкой рекламе и серьезной подготовительной работе, с первых же дней выхода газеты возникли серьезные проблемы с ее распространением. 3 февраля Гурьев докладывал Бельгарду, что «за первым номером газеты никто из газетчиков не явился, несмотря на неоднократные предупреждения о предстоящем выходе. Несомненная злоумышленность явствует уже из того, что газетчики не брали издания даже даром, ссылаясь на отсутствие разрешения со стороны своих контор и старост»[182].
Ознакомительная версия.
